Так еще недавно были дни великой радости — мы наконец почувствовали себя освобожденными от гнета, который тяготел над Россиею в течение столь долгого времени. Была волнующая радость, было светлое чувство преображения — и это было очень хорошо. Потом скоро настали дни великой гордыни — и это уже стало не так хорошо.
Мы вдруг начали думать, что мы самая передовая демократия в свете и что мы призваны учить народы всего мира. Прежде были самыми последними людьми в Европе, а теперь вдруг стали самыми первыми на всей нашей планете. И наше внезапное юное самомнение было не менее заносчиво, чем гордые мечтания славянофилов. Прежде готовы были кричать:
— Шапками закидаем!
А теперь готовы победить мир, закидавши его самыми великолепными идеями. Теперь мы, легко сказать, самая передовая в мире демократия. Да почему же, однако?
А потому, что у нас теперь совершенная свобода. Например, свобода слова. И такое же совершенное равенство, и такое же братство.
Заезжий иностранец может у нас без помехи говорить о том, что русские солдаты во время войны не должны сражаться с товарищами-германцами, но что рабочие во время той же войны должны сражаться с буржуями-капиталистами. И никто у нас таким проповедям не воспрепятствует. По крайней мере, до тех пор, пока не разразится совершенно невероятный скандал.
Попробовал бы заезжий иностранец произносить подобные речи в Берлине или в Лондоне, в Вене или в Париже — да его, пожалуй, и слушать бы не стали. А у нас Роберта Гримма слушали да похваливали. Слушали до той поры, пока он и сам, по-видимому, был рад, что его только высылают из России. Это ли не совершенная свобода?
И вот выходит, что на путях истории мы оказались впереди всех. Мы всех научим, с нашего Востока воссияет миру свет. Другие должны идти за нами.
Идем, и горделиво оглядываемся:
— Ну, где же вы, товарищи, пролетарии всех стран? Мы торим вам широкий путь. Но никто за нами не идет. И мы немало удивлены. В чем дело?
Германцы не собираются свергать Вильгельма и производить революцию. Американцы намерены воевать со свойственным им чрезвычайным напряжением энергии. Англичане и французы вкладывают в наши лозунги свое собственное понимание и будут воевать до конца, как бы ни вела себя Россия. Даже и та демократия, которая до последних дней казалась нам воистину передовою, демократия Австралии, не погасила своих воинственных устремлений.
Мало того, что народы не идут за нами, они перестают уже и восхищаться нами. Германцы открыто пренебрегают нами как противником, с которым не стоит считаться. Союзники начинают смотреть на нас с чувством, далеким от уважения, хотя пока еще довольно снисходительно. Даже иностранные социалисты настроены совсем не так, как наши. Что сей сон означает?
А сон дурной, тяжелый. Угарный сон, как после похмелья. Не идут народы за нами, да и не пойдут, потому что никому с нами не по дороге. Неудобные мы спутники, мы, самая передовая демократия, и когда мы идем, мы поднимаем слишком много нездоровой пыли, которую не хочет вдыхать культурный европеец, хотя бы и социалист.
На исходе белой ночи, когда уже солнце багряное, без лучей, встало, но еще не греет и не заставляет предметы означить свои тени на околдованной Гекатою земле, — в этот милый и томный час иду домой по улицам родного города. Гражданин с метлою в руках, медлительно и флегматично двигаясь, скребет прутьями сорную мостовую, и пыль живописными, но душными и неприятно пахнущими облаками так же медлительно колышется в воздухе. И хочется сказать метущему:
— Почтенный гражданин! Твой полусонный, тошно медленный труд нелеп и бестолков. Ты — учитель вселенной, ты — свободный член самой передовой демократии, но ты не знаешь той азбучной истины, что мостовые следует не мести, а мыть, и что колеблемая твоею метлою пыль вредна для твоих легких, как и для легких твоих сограждан, и товарищей, и буржуев.
Впрочем, метущему это не интересно. Он скажет:
— Про то я не знаю. Сказано — мети, я и мету. Мне-то что!
Иного он не знает, да и не хочет знать. Я продолжаю свою речь:
— Да, и многого другого ты не знаешь, уважаемый товарищ. И не хочешь узнать. И тебе все равно.
— Мне-то что! — опять говорит метущий.
И я продолжаю:
— Ты думаешь, что твой враг — капиталист, но ты не знаешь, что злейший твой враг сидит в глубине твоего существа и отравляет тебя тупым ядом лености и равнодушия.
— Котелок напялил, — ворчит метущий, — буржуй.
Я продолжаю:
— Ты полагаешь разницу между тобою и капиталистом в том, что у него есть капитал, а ты выносишь на биржу только труд. Но ты своего труда не любишь. Да и ничего не любишь. Не знаю даже, любишь ли те подсолнухи, которые лущишь с утра до вечера, которыми соришь мостовую. Ты возишься с ними просто потому, что маленькие они, берут много времени, удобны убить время досуга.
— Оно точно, — подтверждает метущий, — сколько ни лущи, брюха не набьешь. Да, мы не любим труда, тяготимся трудом.
И это в наши-то дни, когда нужен колоссальный по напряженности труд!
— Ну его к черту, труд этот самый! Не больно он сладок, — ворчит гражданин. Не любишь труда? Тем хуже. Если хочешь победить капиталиста, полюби труд, как всякий воин любит свое оружие. Не полюбишь — судьба отбросит тебя в первозданную нищету.
Стоят тягчайшие жары, и мы совершенно понапрасну засиделись так долго в пыльной, на редкость даже и для Москвы грязной Москве, в этой страшной духоте.
Да будет Воля Божья над Россией. Победа над врагом ее бы спасла… Мне лично ничего не нужно и никакой славы для себя я не ищу, но спасти Россию нужно. Без победы это почти невозможно, и в случае поражения она может рассыпаться, ибо анархия в полном ходу.
Ожидали, что родится сын, однако появление на свет четвертой девочки нисколько не уменьшило к ней любовь ее близких. Ей не исполнилось и года, а она успела завоевать всеобщую привязанность своими забавными манерами, своим веселым характером и звонким смехом. Она и в самом деле «Швибзик». В тринадцать лет АнастасияМладшая дочь Николая II начала толстеть, несмотря на то, что много двигалась. Кроме того, она была гораздо ниже ростом своих сестер. Читать далее
АнастасииМладшая дочь Николая II исполнилось сегодня 16 лет. Как быстро бежит время… Вспоминаю прошлое. Надо смотреть на все спокойнее. Что можно сделать? Если Господь посылает нам такие испытания, то, очевидно, Он считает нас достаточно подготовленными для них. Это своего рода экзамен — надо показать, что мы не напрасно через них прошли. Во всем есть свое хорошее и полезное, каковы бы ни были наши страдания — пусть будет так. Он пошлет нам силы и терпение и не оставит нас. Он милостив. Только надо безропотно преклониться перед Его волей и ждать — там, на другой стороне. Он готовит для всех, кто Его любит, несказанную радость.
В лоб целовать — заботу стереть.
В лоб целую.
Читать далее
Вернувшись к завтраку, я застала внизу высокого, худого, прямого военного, как я думала, в защитного цвета штанах и куртке, совершенно изношенных и как будто с трудом прикрепленных на нем. Меня поразила напряженная вытянутость всей его фигуры и шеи и такая же устремленность взгляда больших голубовато-серых малоподвижных глаз. Лева с гордостью мне представил его, назвав Велимиром Хлебниковымпоэт-футурист. Читать далее
Праздник революции закончился. Наступает грозное время.
Однажды часовой у ворот доложила дежурному офицеру, что ко мне пришли две женщины. Я приказала батальону стоять по стойке «смирно» во время приема гостей. Одна из посетительниц была англичанка Эмелин Панкхерст, а вторая — княгиня Кикутова, с которой меня познакомили раньше. Читать далее
Какая-то шайка анархистов с невероятным нахальством среди бела дня захватила редакцию газеты «Русская Воля» на Ивановской, поставила часовых у выходов, пулемет во дворе и начала печатать свои прокламации. Вызываю семеновцев и еду на поле брани. Затыкаю густыми цепями улицу с обеих сторон дома, устанавливаю наблюдение за крышами и возможными выходами, забираюсь в квартиру каких-то очень милых людей, имеющих телефон, при помощи которого связываюсь с внешним миром. Читать далее
В Петербурге, между прочим, развили усиленную деятельность анархисты. Они имели территориальную базу на Выборгской стороне, на отдаленной и укромной даче бывшего царского министра Дурново. Дачу эту они захватили уже давно и держали крепко. Читать далее
Революцию взять сюжетом почти невозможно в эпоху теченья ее; и невозможно потребовать от поэтов, художников, музыкантов, чтобы они восхваляли ее в дифирамбах и гимнах, этим гимнам, мгновенно написанным и напечатанным завтра на рыхлой газетной бумаге, признаться, не верю; потрясение, радость, восторг погружают нас в немоту; целомудренно я молчу о священных событиях моей внутренней жизни, и потому-то противны мне были недавние вопли поэтов на темы войны, и потому-то все те, кто сейчас изливает поверхность души в очень гладко рифмованных строчках по поводу мирового события, никогда не скажут о нем своего правдивого слова. Быть может о нем скажет слово свое не теперь, а потом, главным образом, тот, кто молчит.
Хрусталев-НосарьГеоргий Хрусталев-Носарь — политик и общественный деятель. В 1905 году — первый председатель Петербургского Совета рабочих депутатов. Бывший член РСДРП, синдикалист. Глава самопровозглашенной Переяславской республики. овладел г. Переяславлем и объявил о введении в нем и в уезде военного положения! Накуролесит, сумасброд!