Уходя со съезда, оставляя большевиков с одними левыми эсеровскими ребятами и слабой группой новожизненцев, мы своими руками отдали большевикам монополию над Советами, над массами, над революцией.

На улицах Петрограда движение не прекращается (за исключением части города, прилегающей к Зимнему дворцу), театры и кинематографы открыты.

Раздались страшный треск и вслед выстрелы в соседней комнате. Оказалось, в коридоре с верхней галереи была брошена бомба матросами, пробравшимися по черным внутренним ходам через лазарет. Через несколько минут к нам внесли раненного в голову юнкера, а другой пришел сам. Кишкин сделал перевязки. Бернацкий дал свой платок. Затем тушили пожар, возникший в коридоре от взрыва бомбы.

Констатируя захват власти партией большевиков фракция возлагает на них всю ответственность за последствия их безумного и преступного шага и, устанавливая вследствие этого невозможность совместной с ними работы, покидает съезд.

Меньшевики, правые эсеры и представители фронтовых комитетов выразили резкий протест против действий большевиков. 

Вошел Пальчинский и принес стакан от разорвавшегося снаряда, который залетел, пробив стену, в Зимний дворец. Вердеревский осмотрел его и, поставив на стол, сказал: «С “Авроры”». Стакан был поврежден в такой форме, что мог служить пепельницей. «Пепельница на стол нашим преемникам», — сказал кто-то…

Фракция большевиков решительно ничего не имеет против предложения Мартова.

Первым нашим вопросом должно быть мирное разрешение кризиса. И принципиально, и тактически мы обязаны спешно обсудить пути предупреждения гражданской войны. Там, на улице, стреляют в наших братьев. Перед самым открытием съезда Советов вопрос о власти решается путем военного заговора, организованного одной из революционных партий…

Гражданская война началась, товарищи!

Меньшевик-интернационалист Юлий Мартов призвал делегатов съезда прежде всего обсудить вопрос о мирном разрешении кризиса.

Опровергается весть о взятии большевиками Зимнего дворца. Сраженье длится. С балкона видны сверкающие на небе вспышки, как частые молнии. Слышны глухие удары. Кажется, стреляют и из дворца, по Неве и по «Авроре». Не сдаются. Но — они почти голые: там лишь юнкера, ударный батальон и женский батальон. Больше никого. Керенский уехал раным-рано, на частном автомобиле. Улизнул-таки! А эти сидят, неповинные ни в чем, кроме своей пешечности и покорства, под тяжелым обстрелом. Если еще живы.

Стрельба ужасная, пулеметная и орудийная… Говорят, стреляли в Зимний дворец. На меня напало какое-то одеревенение… никого не жалко, ничего не жалко. Но ведь это не может быть! Это временно! Не могло же мое сердце омертветь! Боже! Боже! Спаси Россию!

Выйдя с Марией Валентиновной, я не нашел извозчика. Пошли пешком. Повернули на Каменноостровский проспект, идем, и вдруг — посыпался горох по мокрому воздуху. Поднялась какая-то стрельба. Звякнули и пули.