Он только что вернулся со станции после прощания с Фелицией. Его лицо было бледным, тяжелым и неумолимым. Но неожиданно он начал плакать. Это был единственный раз, когда я видел его плачущим. Я никогда не забуду эту сцену, потому что это было самое ужасное, что я когда-либо испытывал. Я был не один в офисе: прямо около моего стола стоял стол моего сослуживца, работающего в юридическом отделе почты… обычном, пыльном, отвратительном офисном помещении. Кафка вошел прямо в комнату, где я работал, чтобы увидеться со мной, прямо посреди кипящей в офисе работы сел около моего стола на маленький стульчик, стоявший специально для просителей, пенсионеров и должников. И в этом месте он плакал, в этом месте он проговорил между всхлипываниями: «Не ужасно ли, что это должно было случиться?» Слезы стекали по его щекам. Никогда, кроме этого раза, я не видел его таким расстроенным, до потери самоконтроля.
То, что я делаю, просто и очевидно: в моих отношениях с городом, семьей, профессией, обществом, любовью (можешь поставить ее на первое место, если пожелаешь), к существующему или будущему сообществу наших людей, во всех этих отношениях я не оправдал себя достаточно и, более того, я провалился так, как никто другой (я знаю по пристальным наблюдениям за собой). В глубине это всего лишь детская идея — «Никто так не плох, как я», которая позже, откорректированная, причиняет новую боль. Но сейчас мы имеем дело не просто с самоупреками, но с явным патологическим фактом невозможности оправдать себя.