Утром в Чернигове уже были большевики. Как мне потом рассказали, меня искали и вместо меня арестовали по ошибке члена земельной управы Адаменко, но, когда оказалось, что это не я, отпустили. Вообще, в этот раз большевики не устроили в Чернигове никакой резни; говорили, что Соня Соколовская, которая стала во главе черниговского «совдепа», решительно выступила против убийств и истязаний, даже рассказывали, что она спасла где-то около сотни офицеров, которых большевики нашли в Чернигове и хотели всех зарезать. Так ли оно в действительности было, я не мог проверить, но по тому впечатлению, которое производила на меня «товарищ Соня», можно действительно предположить, что она противилась бы всяким зверствам: она производила впечатление культурной и хорошо воспитанной барышни деликатного нрава. Если она спасла сотни неповинных людей от гибели, то честь ей!
Утром 6 января я получил сообщение, что из Городни наступает отряд большевиков с несколькими пулеметами и двумя пушками, что он уже занял городок Седнев и идет прямо на Чернигов. Остаться мне или нет? На минутку мелькнула мысль — остаться, и будет, что будет! Но во имя чего погибать? Я уже месяц назад заявил, что покидаю комиссарство, а дня три-четыре назад даже передал все дела, и оставался лишь на всякий случай.
Итак, я решил уехать в Киев. Попрощался с близкими служащими (официальные прощальные визиты я уже сделал до того), сел в авто и к вечеру, прямо на кутью, прибыл в Киев.
С середины декабря положение в Чернигове сделалось очень небезопасным: большевики угрожали с востока и с севера; сил для обороны не было никаких. Украинский батальон таял ежедневно, как снег, и на него нельзя было положиться. Я вспоминал, что после провозглашения Украинской Народной Республики от батальона начали присылать мне охрану. Первые недели она действительно охраняла и днем, и ночью. Я старался, как мог, облегчить ей службу: для тех, кто не стоял с ружьями на посту, были положены матрасы в приемной, чтобы они могли отдохнуть, всем давали чай и по пачке папирос, которые я покупал за свой счет. Но вскоре в городе наступил сахарный кризис, и я уже едва мог добыть сахар для себя, какое уж там для семи солдат ежедневно (столько людей составляли стражу). Но мои часовые ничего не хотели знать и требовали к чаю сахара, ссорились, шумели. Кончилось тем, что однажды ночью охранники украли сапоги у старика швейцара в доме. Пришлось просить, чтобы охрану больше не высылали.
Несколько раз я получал телефонограмму, что на Чернигов наступает то ли из Гомеля, то ли из Городни некая большевистская часть, но потом, однако, эта часть останавливалась или отступала. Жить в таких условиях становилось все тяжелее.
Я принимал официальные поздравления в губернском доме от шефов различных корпораций и обществ: все приходили засвидетельствовать свою радость по поводу провозглашения украинской независимости. Безусловно, это была искренняя радость даже в неукраинских кругах, потому что с отделением Украины от большевицкой Москвы связывали надежды на сохранение у нас порядка и покоя. Все верили, что молодая Украинская республика защитит край от развала и анархии и даже свои глубокие и далеко идущие социальные реформы проведет государственными методами!
В тот же день на воротах губернаторского дома появилась табличка на украинском языке: «Губерніяльний Комісаріят Української Народньої Республіки», а в моем служебном кабинете место портрета Керенского занял портрет Винниченко как главы украинского правительства.
Когда вечером я прибыл в Киев, я пробирался к зданию Генерального военного комитета, которое находилось на Гимназической улице (почти напротив Владимирского Собора), там я хотел увидеть Петлюру, чтобы наконец добиться от него точной информаций и ясных указаний, кругом начинали копать траншеи, словно собирались выдерживать осаду. Я с большим трудом пробился благодаря смелости и расторопности капитана Е., который умел убедить солдат, что это «свои», чтобы нас пропустили. Читать далее