Я люблю то, около чего нет живых людей: физику и старину.
Ну вот моя последняя ночь в Москве, на Пресне. Видал я многих, все дни носился и всюду — страшное. Вакханалия от несчастья, готовы на все. Задохнулась жизнь, задохнулась наука, кругом карканье шантажистов. Грозы нужно, очистительной грозы — конца или начала. Страшно кончился этот 1916 год. В середине он был таким бодрым и обещающим, потом этот нудный, бездонный провал.
Мрачная русская fatalite опять высунулась, злая и беспощадная. А спасение отсюда только — Бог. Милая моя физика показалась только хитроумной игрушкой. Буду искать Бога, буду надеяться на победу, на то, что дому, матери будет хорошо, и стану делать свое прежнее дело. Вот последнее слово.
Полночь. Сижу, тихо напеваю грустнейший романс графини из «Пиковой дамы» и в настроении этого романса тонет все. Боже, рассей этот ужас.
Каждое слово звучит заведомой ложью.
Брожу по Москве.
В Москве третий день. Приехал удачно и скоро. Пока впечатление очень безразличное. Все по программе, как в прошлый раз. Боюсь я отпусков — репетиции к «мирному» будущему. А война лучше мира. Москва распоясалась, опустилась, обнаглела. Странная какафония былой патриархальности, наивных сплетен и какого-то хулиганства с отчаяния. Дикое и звериное чувствуется и еле сдерживается.
Завтра уеду в отпуск. И опять мне отпуска страшно. Страшно, главное, грусти московского большого дома. Здесь на войне жизнь такая простая, и тоска, и скука почти игрушечные, детские — там все «на самом деле», и тоска там — целая трагедия.
Я мира боюсь больше, чем войны. Ну, поедем-увидим.
Аналогия бдения и сна, жизни и смерти, пожалуй, глубже, чем она кажется. Только неужели в смерти так же мало метафизики, как во сне?
Трагическое это число. 1914 год. С тех пор как-то все на убыль пошло, испарилась теплая метафизика и пафос первых дней войны, наступили грустнейшие военные будни. Ночь 1-го декабря, помню ее до самых мелочей, как мы шли, снимая шестовую линию, мужики и бабы продавали спички, зашел напиться воды в какую-то халупу, потом Щекоцин, чайная, потом поход по варшавскому шоссе, грязь, зарево, прожектора, фонари, отстал и с Мухиным ночевал в какой-то халупе. Да! Ехал в повозке с гусем, зарытым в сено.
И как хочется прежнего счастья-несчастья, прежнего пафоса, веры и отчаяния, и только. Та надежда и осталась — на божественную Симметрию, на то, что конец будет похож на начало и что могучая симфония войны, пройдя первоначальное allegro, мучительно томительное adagio, загремит победным финальным allegrissimo. Cлава Богу, еще есть надежда.
Чудовищная и возмутительная новость. Немцы предложили мир. Узнали это, комбинируя отрывки скверно принятых радиограмм «Armees und Flotte BefehlНем. — «Командование армии и флотом».», данных почему-то на немецком и итальянском языке, да из английского сообщения. Почему это чудовищно и возмутительно? Читать далее
В газетах пестрят какие-то иксы «темной силы». Получается картины феерическая и нелепая. Совиное гнездо из Александры ФедоровныРоссийская императрица, жена Николая II, Фредерикса, РаспутинаДруг императорской семьи, Питирима и Штюрмера во главе угла — главная пружина «рока» России. Да это мыслимо только в распаленном русском воображении. Это из Достоевского и страшных сказок. Сзади совы и колдуны, впереди ощетинившаяся свинья, а здесь наивная простецкая и милая армия, которая не печется о многом и смотрит на все просто. Я уже это говорил — в армии праведники и младенцы. Дай, Господи, войны до конца дней в таком случае. Умереть суждено всякому, но лучше умереть честно и просто. Россия, Россия моя. Ее сейчас так жалко, так она загнила и так близка к смерти.
Немецкая сволочь ворвалась в Бухарест, визжит, хрюкает, захлебывается от восторга, и в душе тупая, мучительная боль. Чувства притупились, но тупое страшнее острого. Россия сейчас как будто загнила и близка к смерти. Не удивлюсь, если в марте немцы будут в Киеве и Одессе и если рухнет все. Но не так жаль побежденного, как противен омерзительный аккуратный свиноподобный победитель. Он сейчас не выходит из головы. Читать далее
Немцы торжествующе оповестили по радиотелеграфу, что Бухарест пал. Новый ликующий взвизг торжествующей свиньи — и становится на душе страшно и тревожно. Неужели спасения нет и мир станет окончательным скотным двором? Дело не в России, а именно в мире. Вместо поэзии — глупая проза, вместо Моцарта — тупоголовый Сальери. На миру после немецкой победы станет так скучно и тоскливо, что жить, безусловно, не стоит.
Спаси, Господи, мир и Россию.
Наш радиодивизион — храм блудословия, бумагомарания и, в конце концов, самая нелепая белка в колесе. Как могут в нем жить «остальные» — понять не могу. Ведь это органическая «нечестность». Я здесь, потому что физик. Недавно разыскал я, «изучая» сводки юго-западного фронта, такой скандал с пеленгацией, от которого должны бы побагроветь все радиотелеграфисты — но ничего, как с гуся вода. Военная служба — это такой призрак и бытие потустороннее, что в ней все сойдет. Читать далее