Я ненавижу демократию, и вместе с ней ненавижу политику, потому что это одно и то же.
Видит Бог, я был бы рад, если бы моя душа могла освободиться от бремени политики и вернулась просто к наблюдению за человечеством. Я бы мог лучше сохранять свою сущность, когда народы в мирных границах жили друг с другом в чести и достоинстве и давали бы друг другу лучшее, что у них есть. Англичане — красоту, французы — лоск, русские — человечность, немцы — знания.
Я заканчиваю эту книгу«Размышления аполитичного». в день, когда начались переговоры о перемирии между Германией и Россией. Если ничего не помешает, то желание, которое я носил в моем сердце почти с самого начала войны, наконец сбудется. Мир с Россией! В первую очередь, мир с ней! А война, если она и продолжится, будет против одного лишь Запада. Против «трех свободных стран», против «цивилизации», «литературы», «политики» и риторической буржуазии.
Русские — это ведь самый человечный народ. Их литература — самая человечная из всех. Россия всегда была, в глубине души, демократией. Да, христианско-коммунистической, т.е. братски настроенной, и Достоевский, кажется, находил, что эта демократичность выражается скорее в форме патриархально-теократической, самодержавной монархии, чем социальной и эстетической республики.
Еще совсем мальчиком я слышал слова Бисмарка, что русские нигилисты куда ближе к нашим либералам, чем к социал-демократам. Это меня удивило: в парламентском политическом спектре социалистов помещают как раз между более правыми либералами и более левыми нигилистами, и мне было бы трудно представить себе, что какой-нибудь бомбист ближе к партийцу, борющемуся за гражданские свободы, чем к бунтующему социал-демократу. Позже я узнал, что метание бомб — это совсем не обязательный атрибут русского нигилизма и что на самом деле это действительно просто-напросто западноевропейский либерализм. Читать далее
Какая сильная книга! Ни на что не похоже. И как же я люблю все русское! И как меня веселит презрение Толстого ко всему французскому.
Надеюсь на лучшее, и для демократии тоже. Что она, возможно, не будет у нас таким надувательством, как в кое-каких других странах.
Мир с Россией! Союз с Россией! Это ложь, что русский язык во Франции понимают лучше, чем у нас. Никогда, даже и в 1914 году, я не не ощущал никакой злобы на Россию и русский характер. Совсем не то — Франция. Но я не испытываю злобу. Это та смесь ненависти и презрения, которую принято называть отвращением.
«Достоевский в России забыт!» — сказал мне один русский еще до войны. Теперь Революция это доказала, дав начало отчаянной сваре между демократично-бужруазной французскостью и анархичным толстовством. Но мы знаем, что «забвение» — это очень поверхностный психологический процесс. И никто нам не объяснит, что представленная нам российская «демократическая и социальная республика» может добиться хоть чего-то серьезного в российской нации.
Вся ситуация в России кажется мне перевернутой с ног на голову, включая восхищение французов. Эрве с этим его «можно прыгать от радости!». Возможно ли в России народное государство вроде того, которое сейчас пытаются пропагандировать у нас? Возможна ли «демократия» в буржуазном ее понимании? Там ведь нет буржуазии! Что бы сказал и подумал об этом всем Достоевский? Я сейчас много занимаюсь его политическими и литературными текстами, его разновидностью консерватизма, его позицией по славянофилии и западничеству, по «нигилизму», как это выражено еще у Пушкина. Мне это в высшей степени интересно в связи с моей личной духовно-политической позицией между национализмом и «нигилизмом» — я имею в виду, между немецкостью и европейскостью.
До самого 1917 года в России политико-социальная самокритика в определенных рамках была разрешена. И лучше всего эти рамки видно в этом пике горечи и грусти, из которого произрастает комедия «Мертвых душ». Заметно, однако, что национальное единство больших писателей-критиков выражается в этой книге не просто как комедия или сатира; в двух-трех случаях оно проявляет себя как нечто внутренне позитивное — как любовь. Читать далее
Не будем размышлять о России как о государстве, обществе или политической единице. Возьмем лучше пример самой уничижительной критики русских людей из русской литературы — «Обломова» Гончарова! Действительно, какой это болезненный и безнадежный образ! Какая рыхлость, неуклюжесть, медлительность, сонливость, какое безволие к жизни, какая неряшливая меланхолия! Несчастная Россия, таков твой народ. Однако… возможно ли не любить Илью Обломова, это воплощение человеческой невозможности? Читать далее
Демократизация современного мира зашла далеко и достигла самый отдалённых его уголков. Даже в царской России говорят нынче от лица «Нашего демократичного буржуазного общества».
Мы никакая не нация. Мы вроде как экстракт из Европы, и все их духовные противоположности сталкиваются у нас друг с другом, но без синтеза нации. Не существует немецкой солидарности и единства. Все войны в Германии всегда будут братоубийственными.
Я ненавижу демократию, и вместе с ней ненавижу политику, потому что это одно и то же. Я также ненавижу жаргон Вольных каменщиков и якобинцев, который норовит стать языком нашего времени… Сделать Германию более литературной, радикальной и политизированной, западноевропейской — на самом деле сделать её менее немецкой; я этому не сопротивляюсь, но и не содействую.
Мы никакая не нация. Национальное чувство в нас просыпается, только когда мы вляпываемся в дерьмо, когда всё совсем плохо (эта война закончится или очень хорошо, или очень плохо, половинчатый результат, безопасность имперских границ в отсутствие победы приведёт к ужасному моральному разложению). Иначе невозможно.