В полдень состоялся военный совет, на котором большинством голосов победила точка зрения Станкевичакомиссар Временного правительства при Ставке о том, что необходимо начать переговоры с большевиками. Савинков осудил это решение как преступление против страны и в тот же вечер покинул Гатчину, чтобы попытаться найти помощь в XVII армейском корпусе, развернутом в то время в районе Невеля. Вскоре он понял, что неприбытие пехоты было вызвано противоречивыми приказами и, возможно, предательством командующего Северным фронтом генерала Черемисоваглавнокомандующий армиями Северного фронта.
Утром я созвал военный совет с участием генерала КрасноваКазачий генерал, начальника его штаба полковника Попова, помощника командующего войсками Петроградского военного округа капитана Кузмина, Савинкова, Станкевичакомиссар Временного правительства при Ставке и еще одного штабного офицера. Было решено отправить Станкевича в Петроград, чтобы проинформировать Комитет спасения Родины и революции о поставленных мною условиях переговоров.
Керенский собрал военный совет. На этом совете, кроме него, присутствовали: генерал Краснов, начальник штаба полковник Попов, председатель дивизионного казачьего комитета есаул Ажогин, помощник петроградского главнокомандующего капитан Кузьмин, комиссар Временного правительства Станкевич и я.
Керенский поставил вопрос, можно ли еще защищаться или надлежит вступить в переговоры с большевиками? Читать далее
Восстание, не встречая достаточно энергичного сопротивления, получило значительное развитие. Я сам был крайне изумлен, когда мой автомобиль в нескольких шагах от Зимнего дворца, на Миллионной, был задержан каким-то странным патрулем, который отправил меня в казармы полка. Там меня повели в Революционный комитет, но сейчас же отпустили. Это были восставшие, которые, однако, действовали крайне нерешительно. Я из дому протелефонировал об этом в Зимний, но получил оттуда успокоительные заверения, что это недоразумение.
Положение с каждой минутой сложнее. В руках правительства лишь центральная часть города, включая штабы и Зимний дворец. Силы правительства: две с половиной школы юнкеров и батарея Михайловского училища и два броневика. Этих сил достаточно продержаться 48 часов, но не больше, и нет возможности без помощи извне предпринять какие-либо активные меры. На улицах внешнее спокойствие, уличное движение продолжается, но очень грозно с продовольствием. Временное правительство перманентно заседает.
Думаю, что к завтрашнему утру, безусловно, должно подойти несколько эшелонов. Мне непонятно, почему столь ничтожные силы правительства? Сегодня от комиссара казачьих войск я получил уверение полной лояльности. Я думаю, что сил достаточно можно найти, необходимо лишь надлежащим образом организовать это дело, а там начнут подходить войска с фронта.
Сознание бездеятельности и пассивности было так ощутительно и неприятно, что я предложил сам пойти освобождать Мариинский дворец и попросил дать мне для этого роту юнкеров. С согласия штаба я взял одну роту под командой поручика Синегуба и в сопровождении нескольких офицеров из Военного министерства направился по Морской улице. Оказалось, перед дворцом стоят броневики. Тогда я решил ограничиться более близким объектом — телефонной станцией, освобождение которой тоже было очень важным.
Подойдя к телефонной станции, я оставил половину роты, не доходя до входа во двор, а с другой половиной зашел дальше. Из телефонного двора выбежал прапорщик-большевик и, размахивая револьвером, стал расспрашивать, в чем дело. Я сказал, что пришел по приказу из штаба сменить караул. Он ответил, что добровольно не подчинится. «Ну, так мы будем брать силой».
Я отделил десяток юнкеров и хотел направиться во двор. Но мне показалось, что задача может быть выполнена и без боя, что большевики, засевшие там, сами сдадутся, увидя, что вся улица в наших руках. Но вдруг со стороны Мариинской площади затрещали выстрелы. Вмиг от моей роты юнкеров осталось на улице только несколько человек, остальные все попрятались по подворотням, в подъездах домов.
Керенский встретил меня в приподнятом настроении. Он только что вернулся из Совета республики, где произнес резкую речь против большевиков и был встречен обычными и всеобщими овациями. «Ну, как вам нравится Петроград?» — встретил он меня. Я выразил недоумение. «Как, разве вы не знаете, что у нас вооруженное восстание?» Я рассмеялся, так как улицы были совершенно спокойны, и ни о каком восстании не было слышно. Он тоже относился несколько иронически к восстанию, хотя и озабоченно.
Что касается центрального вопроса всего «дела Корнилова», т. е. вопроса об участии в «заговоре» самого Керенскогопремьер-министр, то должен сказать с полною определенностью, что разговоры с СавинковымРеволюционер, публицист не оставляли во мне ни малейшего сомнения, что предстоящий переворот подготовляется с ведома и согласия министра–председателя. Зная Керенского, я, конечно, понимал, каких мук должно было ему стоить согласие на задуманное дело, но загипнотизированный твердою уверенностью Савинкова, что Керенский наконец–то понял, что, кроме сговора с КорниловымГенерал, Верховный главнокомандующий, ему никакого выхода не остается, я выезжал в Ставку с доброй надеждой на благополучный исход. Читать далее
Предельно утомленный событиями дня, я очень поздно вернулся в «Асторию», где меня, как каждый вечер, ждала с чаем Наташа. Мы только что собрались ложиться спать, как кто–то громко постучал в дверь. Выйдя в коридор, я увидел перед собою бледного, еле стоявшего на ногах Станкевичакомиссар Временного правительства при Ставке. Невольно заглянув в открытую дверь и увидав Наташу, о пребывании которой в Петрограде он не знал, он с укоризной посмотрел на меня и смущенно проговорил: «Нехорошо, дорогой, такая страшная ночь, а у вас женщина». (Как жаль, что большинство политических деятелей никогда не предъявляли ни себе, ни другим таких строгих нравственных требований. Предъявляйся они чаще, наша политическая жизнь была бы много выше.) Читать далее
В связи с назначением СавинковаРеволюционер, публицист управляющим военным министерством и уходом Станкевичакомиссар Временного правительства при Ставке на фронт я занял его должность руководителя всего Политического отделения.
В Каменец-Подольске — съезд фронтовых делегатов. Пушкинский дом, рядом с домом — широколиственные сады, за садом — запыленные улицы и внизу, под горой, — быстро бегущий и мелкий Смотрич. А на улицах и в Пушкинском доме — рубашки защитного цвета, шашки, шпоры, высокие сапоги — наша, русская, теперь уже народная — демократическая ли уж? — революционная армия. Каждый съезд — новый шаг к обновлению, к построению новой, демократической жизни — не к утверждению ли новых столбов, тех столбов, которыми будут держаться заборы? И когда я вижу будничную работу, работу с.-р. и с.-д., сознательных «окопных» социалистов, я чувствую, как не утрачивается, а как закрепляется и вырастает глубокая вера, что заборы не рухнут и что русская, завоеванная народом свобода, русская, завоеванная народом «земля и воля» будет сохранена и защищена — защищена от покушений Вильгельма II. И если в Петрограде разум мне говорил, что почти нет надежд, что не видится исхода из лабиринта, то в армии я уверенно знаю, что выход найдется и что не погибнет, не может погибнуть Россия… Читать далее