Свечи стали дефицитом. В три часа уже темнело, и было особенно трудно продержаться до шести, когда давали электричество. Неестественная тишина города, зловещее молчание пустынных улиц еще больше увеличивали опасения, делая напряжение почти невыносимым. Слух обострился до такой степени, что различал издалека чуть слышный звук шагов по плотному снегу. Винтовочный выстрел, пулеметная очередь — и снова тишина. По вечерам в темном дворе часто колыхались отблески света — это приходили с обыском солдаты. Я была избавлена от подобных визитов. Обыски производились главным образом по инициативе домового комитета. Хотя моя новая прислуга и входила в него, но по отношению ко мне вела себя порядочно.
Из моего окна были видны казармы. Одинокая фигура в солдатской форме крадучись появилась из тени ворот и бросилась по направлению к Марсову полю; выстрел — и человек упал в снег. Я задернула занавеску. Утром у нас уже было другое правительство — премьер-министром стал Ленин.
Вечером в «Жизели» и «Арагонская хота». КарсавинаБалерина очень хороша, но балет мне надоел этот. В антракте Брюс мне долго говорил о БенуаХудожник и «Новой жизни». Объяснял, что необходимо уговорить Шуру выйти из журнала.
В 9 пошел пешком к БенуаХудожник. Там КарсавинаБалерина, Брюс, Аргутинский, ПрокофьевКомпозитор. Прокофьев играл чудесный гавот свой и несколько из «Мимолетностей». Шура показывал свои работы. Чудесные этюды этого лета, Крыма и Версаля.
У Дуняши быстро ухудшалось зрение. Она сходила к «особенному» врачу, который посоветовал ей подождать, пока катаракта созреет. Я и не замечала прежде, какой слабой и беспомощной она стала. Дуняша приходила в комнату и порой забывала зачем, стояла неподвижно, перебирая в воздухе пальцами. Мы вынашивали план поехать на лето в Лог, там было бы легче доставать продукты, и я жаждала снова посетить это место. Она тоже с нетерпением ожидала поездки. Читать далее
Приехал ЛенинЛидер партии большевиков; он произнес речь с балкона особняка КшесинскойБалерина, где устроил свой штаб.
С каждым днем слухи все множились, словно микробы на теле больного, рожденные за ночь газеты распространяли информацию, полную паники, и фабриковали клевету. Ума не приложу, как огромные плакаты, развешанные на главной улице, не привлекли моего внимания. Я шла домой пешком, но не заметила своего имени на них. Вечером зазвонил телефон, и один из старых друзей взволнованно спросил: «С тобой все в порядке?». Я не могла поверить собственным ушам, когда он сказал, что на плакатах в тот день стояло полностью мое имя и под ним подпись: «Немецкая шпионка». Читать далее
В театре артисты, отойдя от прежних традиций, ввели в обиход обращение «товарищ». Был назначен новый директор, ученый, знаменитый профессор. Артисты организовали свои комитеты, я была выбрана председателем одного из них. Быть председателем и выступать в качестве примы-балерины оказалось выше моих сил. Я изо всех сил старалась, чтобы моя артистическая деятельность не пострадала: делала экзерсис рано утром, после собраний комитета спешила на репетиции, после репетиций — к столу, заваленному бумагами. Посыпались жалобы. Читать далее
В первом балетном спектакле зал Мариинского театра, полный демократической публики от верхних ярусов до первых рядов кресел, представлял редкостное зрелище. Не было отвратительных фраков и низко вырезанных жилетов со снежно белеющими манишками, ни следа ресторанно-аристократического шика, обычно господствующего на балетных представлениях. Не было безвкусицы расфранчённых неприличий и безбрежных богатств, амальгамы биржи и кокетства… Перед третьим действием вся труппа выстроилась на сцене, под «Марсельезу», ФокинТанцовщик, хореограф прочёл от артистов адрес с выражением преданности новому строю. КарсавинаБалерина сидела в ложе честных борцов за новую гражданственность.
Перед началом оперы «Майская ночь» хор спел новое произведение Черепнина «Не плачь над трупами…», затем «Эй, ухнем…», Ершов прочитал свое стихотворение «Свобода». Помянув павших, исполнили «Вечную память» и завершили манифестацию «Марсельезой».
Я вернулась из Киева среди ночи — вокруг ни единого экипажа, ни одной живой души. По дороге домой меня несколько раз останавливали — вежливо просили предъявить документы. Это были в основном студенты, странное сочетание гражданской одежды и винтовки на плече.
Утром из окна открылся новый вид. Напротив стояло здание тюрьмы. Я всегда восхищалась красотой его пропорций и двумя фигурами коленопреклоненных ангелов над воротами, теперь оно было искореженное огнем, практически остался только остов. Дуняша рассказала мне, что наши оконные стекла даже раскалились от огня.
В течение трех дней не было ни поездов, ни телеграмм. Когда связь была восстановлена, мы узнали об отречении императора.
Я поехала на гастроли в Киев. Теперь уже меня не сопровождала свита балетоманов, как бывало прежде. Их ряды поредели, традиции угасали; уже не было места для смелых эскапад. Вслед за мной в Киев поехал только мой верный рыцарь и мое доверенное лицо, Виноградов. Простой малограмотный человек, он фанатично предан балету, а то, что он был свидетелем славы Вирджинии Цукки, сделало его общепризнанным вождем галерки. Он искренне ко мне привязан. Побагровевший, склонный к апоплексии, он бегал взад-вперед по галерке, выкрикивая, как боевой клич, мое имя.
Мое недавно состоявшееся знакомство с Хью УолполомХью Уолпол — британский писатель, во время войны работал в России в Красном Кресте, о чем написал роман «Темный лес». быстро переросло в дружбу. Он осуществлял в России пропаганду британских интересов. Сначала мы почти не могли разговаривать: он очень плохо говорил по-русски и по-французски, я же не знала ни слова по-английски, но сразу же почувствовала к нему симпатию. Он интересовался жизнью русских людей и их национальным характером, но не потому, что хотел изучить нечто экзотическое, причудливое, а из искренней любви к нашей стране и желания понять ее. Он жил в одной квартире с Константином СомовымХудожник, иллюстратор. С присущей русским любовью к Диккенсу мы прозвали его Пиквиком, и эта параллель показалась мне особенно близкой благодаря одному эпизоду, который врезался в память. Читать далее