Пишут, что бывший царь очень осунулся в лице. Может быть, не от одной тоски и обстоятельств. А и от мыслей. От каких?
Хоть и «поздно», воистину «поздно», но подумать никогда не мешает. И вот мне кажется, что он не может не остановиться размышлением над тою стороною своего «потерянного дела», что есть неизмеримая разница между «быть частным человеком» и «быть правителем царства». Что «Держава» не есть символ в руке царя, еще менее — «игрушка», которою дано поиграть 20-30 лет, а есть некоторая неизмеримая ценность на хребте его, перед которою он неизмеримо обязан, и обязан не только перед лицом своего народа, но и перед лицом до некоторой степени всего человечества. Нельзя играть царством, нельзя шутить с царством. И кто «расшучивает» в капризах и произволах, в слушании отвратительных советов отвратительных советников эту неизмеримую ценность — тот растеривает и расшучивает чужое богатство и даже целую цивилизацию. Вот грех. Вот ужас.
Гробы отцов — это история. Увы, «теряющий царство» что-то нехорошее делает с гробами своих отцов, как бы опустошая, снимая с них украшения, гася на них лампады. Увы, «кто потерял царство» — тем самым он потряс царство, незаслуженно для подданных, без вины их. Он обидел тысячи, миллионы невинных.
Был мост. Красивая арка через реку. Каменные быки под ним. Вдруг один бык рухнул, да еще такой, над которым шел поезд, и в то самое время, как он шел. Что́ же вышло? Крики, стоны — вся картина «крушения исторического поезда».
Говорят о политике. Но есть вещи крупнее политики. «Царство» было переплетено незримо с тысячами вещей, которые в общем суть «исторические сокровища», и такой особенной ценности, что «ими люди живы». Тут церковь, религия; «святые, которые молились за вас». От Временного правительства вышло поспешное и многоценное обращение к взволнованному населению, предостерегающее каждого и всех вместе русских людей «беречь исторические памятники, как драгоценность, ныне поступающую во владение народа и в которой сказался гений веков». Это суть памятники искусства, дворцы, музеи, библиотеки. Предостережение это проливает смысл на то́, о чем я говорю. Но я говорю о невещественных драгоценностях культуры: не о музеях, а о науке, не о библиотеках, а обо всем искусстве, не о том, что из камня и дерева сделано, а о самой душе человеческой и об ее творчестве, от молитвы до песни. О всем том творчестве, которое составляет разницу между людьми Владимира Мономаха и людьми времени Пушкина, Лермонтова и Ломоносова.
Царь бывший, может быть, думает с удивлением: «Я был со всеми любезен, чего же от меня хотели?». Правда, по изложениям «он был любезен» даже в последние страшные дни и последние с ним свидания уже лиц Временного правительства. Увы, это совсем не то́, что нужно. «Любезностей» история не требует. Но она требует хорошо и крепко держать на себе железнодорожный мост.
«Потеря царства» через то́ самое есть ужасное преступление. Оно таково для всякого и во всех обстоятельствах, но еще «простимее» оно, если происходит от военных неудач, когда царство просто «завоевывается более сильным врагом». Но когда оно крушится по внутренним причинам, от неумения править, от произвола, от безумных допущенных злоупотреблений и, наконец, по-видимому, даже от некоторого соучастия в злоупотреблениях — то тяжесть и порок крушения возрастает неизмеримо. Ну, вот что́ сказать о двух вещах, которые я слышал вчера и сегодня. Вчера рассказ доктора: когда бывшая императрица Александра Федоровна посещала лазареты раненых, то она имела обыкновение раздавать раненым крестики или какие-то предметы. «И вот русскому раненому солдату даст серебряный, в несколько копеек, а немцу непременно даст золотой, в несколько рублей». Можно ли найти имя этому? «Болью обливалось сердце, — сказал врач, — чем же мы, русские, хуже немцев?» А как все раненые это чувствовали? «Был ранен на поле битвы пулею. А теперь в ту же рану уколола женская булавка». Как это мелочно. Как это дерзко. Что могла бы ответить на это женщина и императрица. И как не сказать, к счастью, бывшая.
Вот когда ковалось падение трона. Потому что ведь сколько же было этих уколов. И как они глубоко входили в душу. Для этого нужно было не только «очень любить немцев», но и ненавидеть русских. Но тогда зачем же «раздавать крестики».
Сегодня же, в Публичной библиотеке. Там теперь человек сорок солдат охраняют, сидят, лежат и курят в канцелярии. Почти саженного роста молодцы. И вот, попросив у одного винтовку, я с интересом рассматривал все ее удивительное устройство. Он показывал, откуда выпадает пустая гильза, и вкладывал «примерно» патроны. Среди показывания он вдруг обмолвился: «Новенькие, и видите, как моментально входят и выходят патроны. Бывало же, старые, с зацепинами, и дерешь-дерешь гильзу — насилу она выскочит». «Как? — воскликнул я. – На войне?» — «Под самым под немцем» (в бою). Да и таких, с зацепинами, было не у всех. На батальон было много солдат вовсе без ружей. А эти — прямо из арсенала». Я все еще не понимаю, скорее, не верю ушам. Что́ же оказалось (я переспрашивал его, окружающих, и все сказали в один голос): ружья были совсем новые, и в колоссальном количестве, но они не хранились, а утаивались в арсенале ли или в других складах. Их случайно нашли во время последних «домашних петроградских» штурмов, нашли в таком количестве, что немедленно же новое правительство отправило несколько поездов на фронт, раздав и всем здешним на место «старых драных», полугодных. И все весело говорили: «С такими ружьями нам немец нипочем».
Не прибавляю буквы. И о массах найденного оружия — не прибавляю буквы. Не злодеяние ли это? Рассказывавшие мне солдаты — первой роты Измайловского полка. Я все не верил и все переспрашивал. Просто как «щупал себя руками», не веря, что это может быть. Каждый, войдя в Публичную библиотеку, может проверить.
Нет, не надо мечтать о золотом веке. Сжать губы и опять уйти в свои демонические сны.
Я трачу на «Крокодила» целые дни, а иногда в результате две строчки. Не знаю, сколько и взять за него при теперешней дороговизне продуктов.
Как я завидую людям, у которых есть деньги!
Троицкая суббота, день заносной. У нас на фронте надо бы делать наступление, выручать наших союзников, но в армии порядку и дисциплины нет. Одних дезертиров больше 2-х милионов человек. На железных дорогах страшно безобразят. Выкидывают пассажиров из вагонов и заставляют поезда идти навстречу другому. Десятки тысяч несознательных солдат вредят общему делу. За два года войны убито людей 4½ миллиона, ранено 11 миллионов, из числа 11 миллионов 3½ калек.
За две недели правления Львова – Терещенко - Церетели престиж русской революции пал так низко, как не падал при Гучкове и Милюкове.
Целый мир идей и верований отделяет нас, не социалистов, от людей «того берега». Не столько личные и классовые интересы разделяют нас, а иное понимание структуры человеческого общества и задач государства.
Завтра ТроицаДень Святой Троицы празднуется на 50-й день после Пасхи. В основе праздника лежит библейское повествование о сошествии Святого Духа на апостолов.. Погода сырая. Путь не восстановлен. Телеграфа нет из-за снежной бури по всей России. При общем тяжелом положении тыла, при смутном состоянии фронта — жить здесь трудно. Но не поддаюсь тяжести. Это был бы грех сознания. Читать далее
Причиной моей отставки является отсутствие уверенности в том, что Временное правительство при данных условиях сможет проявить полноту власти.
Кронштадт отделился от России, образовав самостоятельную республику с Советом рабочих депутатов во главе. Вышел в отставку министр торговли и промышленности Коновалов, началоположник революционного движения, созывавший у себя совещание в Москве, на котором и было принято требование министерства из людей, «общественным доверием облеченных». Трубачом этого совещания, провозгласившим затем лозунг в Думе, был Челноков. Теперь Коновалов пожинает, что посеял.
Опять заговорили о «Кронштадтской республике».
— Кронштадт объявил себя совсем автономным и не признает на острове Котлине никакой власти, кроме своего совета солдатских и рабочих депутатов. Административные места в городе занимаются членами совета. Ведь это же анархия!.. — ужасаются петроградцы.
Но, позвольте, что же тут нового для того положения, которое создалось в Кронштадте? Читать далее
Я был в Петергофе вчера. Один. Я знаю — там есть аллея, пустынная и далекая. И сосны высокие, задумчивые и тихие… Я бежал туда от своих мыслей и навязчивых желаний и от запаха чувственных духов. Я до вечера бродил один, разнеженный ароматом леса и полей. И радовался удивленно, что лес безлюден и что здесь, в лесу, нет даже со мной моих старых мыслей и желаний. Читать далее
Рабочие от Шора, неся вниз рояль, разбили почти все перила и сломали притолоку. Будьте добры, пришлите кого-нибудь починить — перила почта целиком снесены, и ходить по лестнице опасно. МЭ — если Вы согласны произвести эту починку, ответьте мне, пожалуйста, через Машу.
Съездив еще раз в мой Зет и сыграв девятнадцатого 1-й Концерт на открытии Павловска (деньги в пользу Красного Креста, согласно моего обещания Курляндскому), я отбыл на Волгу. Концерт этот я уже достаточно играл, и потому исполнение его для меня не представляло ни волнения, ни события. Был успех, два букета цветов и две «Мимолетности» на бис, которые, несмотря на всю свою ясность изложения, все же поставили публику в тупик, смущенно похлопавшую и быстро смолкнувшую.
Стокгольм
Зачем он мне снился, смятенный, нестройный,
Рожденный из глубин не наших времен,
Тот сон о Стокгольме, такой беспокойный,
Такой уж почти и нерадостный сон…
Читать далее
Разрушилось все, и я оказался, говоря эпическим языком, как некогда МарийГай Марий — древнеримский полководец и политический деятель. перед развалинами Карфагена. История Иловайского указывает, что этот великий демократ, находясь в ссылке, плакал, сидя на этих развалинах. Читать далее