Литература – чистое искусство – это отстоявшееся вино жизни. А что же я поделаю, когда вино взбаламучено и бродит, когда сам черт не разберет, что это – деготь или мед.
Новый год. К. и его жена. Она танцует, он говорит дерзости. Несколько раз уходят в спальню доругаться. Смятые цветы, залитый стол. Офицеры, лезущие к дамам. Пьяно, глупо, остервенело. А мы собираемся, читаем стихи, прозу, говорим об искусстве, ужинаем, веселимся как можем. И все это не то что притворство, а затаенное ожидание какого-то взрыва. И все же обычная жизнь с ее интересами, радостями и огорчениями упрямо пробивается, как трава из-под наваленной колоды.
У Кара-МурзыСергей Кара-Мурза — театровед, театральный критик и журналист.. Пьяные Орлов и ЭренбургКорреспондент газеты «Биржевые ведомости», поэт исповедуются Наташе. Людмила и Асланов танцуют в это время. Тоска Орлова, шел в стороне ото всех по Кузнецкому, катился, падал. Так и ушел.
Странная жизнь: восстания, убийства, борьба за власть, декреты, голод, война, а жизнь простая, ежедневная идет, как шла, — ходят в театры, интересуются искусством, читают лекции, собираются, устраивают выпивки, танцы, ездят ряжеными — наперекор всему, и в этом несокрушимая сила жизни, которая все поглотит и сделает все так, как надлежит быть.
В одном из арбатских переулков проживала супружеская чета. Муж — любитель-поэт, писал под псевдонимом «Амари», составленным из французского «a Marie», то есть «для Марии». Супруги «держали салон», широко открытый для поэтической братии. В этом был весь пафос их жизни и призвание, а может, и корыстная цель — прославиться, войти в литературу. В начале года гостями их оказались чуть ли не все наличествующие в Москве поэты: тот же БальмонтПоэт, Вячеслав ИвановПоэт, критик, переводчик, философ, Андрей БелыйПоэт, писатель, ПастернакПоэт, переводчик, ЦветаеваПоэтесса, ЭренбургКорреспондент газеты «Биржевые ведомости», поэт, Инбер, Алексей ТолстойПисатель, поэт, драматург, военный корреспондент, ХодасевичПоэт, критик, историк литературы. БрюсоваПоэт почему-то не было. Близко к полночи, когда уже было прочитано изрядное количество стихов, с опозданием явились трое: МаяковскийПоэт-футурист, КаменскийПоэт-футурист, БурлюкПоэт, художник. Маяковский коротко объяснил хозяйке, что их задержало какое-то выступление, что они идут с другого конца города:
— Пешком по трамвайным рельсам, освистанные не публикой, а метелью. Читать далее
Наташа утром сказала, умывшись: снизу сок, сверху холодная водица, так, как в пятнадцать лет.
Милый Борис Николаевич, у меня к Вам дело. Владислав ХодасевичПоэт, критик, историк литературы находится в стесненном положении: необходимо ему помочь. Мы с ТолстымПисатель, поэт, драматург, военный корреспондент придумали литературный вечер, и одна богатая дама предоставила для этого залу в своем доме возле Арбата. Можно собрать тысячу рублей. Помогите, не откажитесь участвовать: прочтите что-нибудь, стихи новые или отрывок из 2-й части «Котика Летаева».
Продавец яблок старухе: «Цадия, цадия, тебе не яблочки надо, а гроб осиновый. А еще цадия.
Революция — всегда огонь. Она всегда изменяет качественно нацию во всей сложности ее духа. Все остальное — реформы, перевороты, бунты — лишь оттяжка или ускорение грядущего страшного часа. Я слишком близок к современным событиям, и душа моя слишком измучена, но все же осмеливаюсь утверждать, что первого марта 1917 года у нас произошла не революция, а военный и голодный бунт как реакция на трехлетнюю войну. Но, думается мне, октябрьские дни, ураган крови и ужаса, пролетевший по стране, потревожил наконец нашу дремоту, и, пробуждаясь, мы ужаснулись греху; мы приготовились, мы должны быть готовы к покаянию, к последней муке.
Идут богатые похороны. Два рабочих:
— Васька, а тебя так-то хоронить станут?
— Кабы за мной собака носом уткнулась, пошла — и то спасибо сказал.
В вещах доктора Гарденина были найдены карточки женщин, привязанные к конвертам, список порнографических, оккультных и магических книг, дневник — путевые заметки и листок, на котором Гарденин сам себя описывал в третьем лице: «С пурпурными губами, любовник Боккаччио… Он бросал в жаждущие сердца слова, тяжелые, как камни». И т.д.
Распадение тела государства физически болезненно для каждого: кажется, будто внутри тебя дробится что-то бывшее единым, осью, скелетом духа, дробится на куски; ощущение предсмертной тоски; воображение нагромождает ужасы. Читать далее
Во времена революций самая свирепая и кровавая вещь — мечта о высшей справедливости. Поражая людей, она разжигает их, как лихорадка. Благоразумие и добро нынешнего дня — становятся преступлением.
Ночью в комнате швейцара собрался штаб охраны. Пили чай, играли в карты. Вдруг стук в окно, открыли форточку, голос: «Пролетел второй снаряд с Пресни». Еще погодя стук и голос: «Наш дом обстреливают, загасите свет». Тогда загасили свет и все пошли на улицу.
Чувство тоски смертельной, гибели России, в развалинах Москвы, сдавлено горло, ломит виски.
В сумерки Москву покрыл густой туман. За время всех этих событий отошли, растаяли все прежние интересы, желания, цели. Осталось только одно: Наташа и сын. Богатство, слава, роскошь жизни — все это стало ничтожным, ненужным, неважным. Теперь бы жить в тихом городке на берегу моря, тихо, строго и чисто.
Пришли снизу, велели гасить весь свет. Ожидается ночная атака…