Илья Эренбург

Без вымысла

Проект 1917 — это события, произошедшие сто лет назад и описанные их участниками. Только дневники, письма, воспоминания, газеты и другие документы.
Проект начинается 14 ноября 1916 и заканчивается 18 января 1918.

Лиля Брик

Москва

16.01.18

Дорогой, дорогой, дорогой Лилик. Милый, милый, милый ОсюхаТеоретик литературы, издатель, один из организаторов Общества по изучению поэтического языка. До 7-го я вас ждал (умница, еще на вокзал не ходил). Значит, не будете. Лева получил от вас грустное. Что с вами, милые? Пишите, пожалуйста! А то я тоже человек. У меня по-старому. Живу как цыганский романс: днем валяюсь, ночью ласкаю ухо. Кафе омерзело мне. Мелкий клоповничек. ЭренбургКорреспондент газеты «Биржевые ведомости», поэт и Вера Инбер слегка еще походят на поэтов, но и об их деятельности правильно заметил Кайранский: Дико воет Эренбург, Одобряет Инбер дичь его. Читать далее

, и еще

26 Мне нравится

31 Комментировать

Москва

12.01.18

У Кара-МурзыСергей Кара-Мурза — театровед, театральный критик и журналист.. Пьяные Орлов и ЭренбургКорреспондент газеты «Биржевые ведомости», поэт исповедуются Наташе. Людмила и Асланов танцуют в это время. Тоска Орлова, шел в стороне ото всех по Кузнецкому, катился, падал. Так и ушел.

, и еще

5 Мне нравится

Комментировать

Павел Антокольский

Москва

08.01.18

1/2

Владимир Маяковский. Фотограф Л. Мохой-Надь. 1924 год

В одном из арбатских переулков проживала супружеская чета. Муж — любитель-поэт, писал под псевдонимом «Амари», составленным из французского «a Marie», то есть «для Марии». Супруги «держали салон», широко открытый для поэтической братии. В этом был весь пафос их жизни и призвание, а может, и корыстная цель — прославиться, войти в литературу. В начале года гостями их оказались чуть ли не все наличествующие в Москве поэты: тот же БальмонтПоэт, Вячеслав ИвановПоэт, критик, переводчик, философ, Андрей БелыйПоэт, писатель, ПастернакПоэт, переводчик, ЦветаеваПоэтесса, ЭренбургКорреспондент газеты «Биржевые ведомости», поэт, Инбер, Алексей ТолстойПисатель, поэт, драматург, военный корреспондент, ХодасевичПоэт, критик, историк литературы. БрюсоваПоэт почему-то не было. Близко к полночи, когда уже было прочитано изрядное количество стихов, с опозданием явились трое: МаяковскийПоэт-футурист, КаменскийПоэт-футурист, БурлюкПоэт, художник. Маяковский коротко объяснил хозяйке, что их задержало какое-то выступление, что они идут с другого конца города:

— Пешком по трамвайным рельсам, освистанные не публикой, а метелью. Читать далее

Все слушали Маяковского затаив дыхание, а многие — затаив свое отношение к нему. Но слушали одинаково все — и старики, и молодые. Алексей Толстой бросился обнимать Маяковского, как только тот кончил. Ходасевич был зол. Маленькое, кошачье лицо его щерилось в гримасу и подергивалось. Но особенно заметным было восторженное внимание Андрея Белого. Он буквально впился в чтеца. Синие, сапфирные глаза Белого сияли. Как только Маяковский кончил, Андрей Белый взял слово. Он сказал, что еще в годы мировой войны ждал появления «такого поэта» — с кругозором, распахнутым на весь мир. Что-то в этом роде. Кажется, речь шла и о черепной коробке, поднявшейся над мозгом в звездные пространства. Словом, это было безоговорочным и очень взволнованным признанием со стороны очень далекого человека.

— Что ж, Володя, если нас признал такой поэт, как Борис Николаевич… — начал было с издевкой Бурлюк, но Маяковский только слегка повел на него бровями, слегка скосил глаза, и Бурлюк немедленно притих, ушел в угол и закурил трубку.

Хозяйка позвала к столу. Маяковский поднялся первый, подошел к ней и довольно грациозно предложил ей руку. Она залепетала что-то о нравственном потрясении, испытанном от его читки, а он почтительно, хотя и несколько звучнее, чем следует, поцеловал ей руку.

Стол был ярко освещен и завален великолепной, неслыханной по тем временам едой: телячьи окорока, огромные рыбы в ледяном желе, куски желтого масла, графины с водкой — все это изобилие сверкало и нагло предлагало себя.

После первой же стопки поднялся Бальмонт. Он очень легко пьянел. В руке у него была маленькая книжка. Он прочитал только что, тут же за столом, написанный, посвященный Маяковскому сонет:

«Меня ты бранью встретил, Маяковский…»

Помню одну только эту первую строку. В дальнейшем предлагалось забвение и мир — не надо, дескать, помнить зла: «я не таковский», — так, очевидно, кончалась вторая строфа сонета. Маяковский доброжелательно улыбался, был немного сконфужен, попросил, чтобы Бальмонт отдал ему свое произведение.

— Володя, почему это у него отваливается нижняя челюсть, когда он жует телятину? — снова начал Бурлюк, показывая пальцем в огромном перстне на кого-то из гостей… И снова Маяковский резко одернул своего Санчо-Пансо. В нем чувствовалось желание быть корректным в этом буржуазном, втайне враждебном к нему доме. Повторяю: так держат себя победители.

, и еще

22 Мне нравится

9 Комментировать

Москва

27.12.17

В переулке

Переулок. Снег скрипит. Идут обнявшись.
Стреляют. А им всё равно.
Целуются, и два облачка у губ дрожащих
Сливаются в одно.
Смерть ходит разгневанная,
Вот она! за углом! близко! рядом!
А бедный человек обнимает любимую девушку
И говорит ей такие странные слова: Читать далее

#Это любовь

, и еще

13 Мне нравится

1 Комментировать

Кривоколенный 14 кв. 19.

26.12.17

Дорогой Макс. Алекс., не отвечаю — очень тошно от всего. С горя хожу в литературные общества, салоны, клубы и пр. Потрясаю публику внутри стихами, а на улице в поздний час шляпой (переходят на другую сторону — Толстой уверяет даже, что «солдаты, завидев меня, открывают беспорядочную стрельбу»). Пока ничего не делаю, живу как птичка Божия. Пью. Собираюсь за границу. Пишу стихи на совр. темы. Хотелось бы их даже теперь же выпустить популярной книжечкой для широкой публики (содержания ради), не знаю, удастся. Что ты делаешь? Приедешь ли? — Пиши.

Обнимаю тебя.
Эренбург

, и еще

6 Мне нравится

Комментировать

Москва, «Кафе поэтов», Настасьинский переулок 1/20

19.12.17

«Кафе поэтов» в Настасьинском переулке. Это очень своеобразное место. Стены покрыты диковинной для посетителей живописью и не менее диковинными надписями.

«Я люблю смотреть, как умирают дети» — эта строка из раннего, дореволюционного стихотворения МаяковскогоПоэт-футурист красовалась на стене для того, чтобы ошарашить приходящих. «Кафе поэтов» никак не походило на «Ротонду» — здесь никто не разговаривал об искусстве, не спорил, не терзался, имелись актеры и зрители. Посетителями кафе были, по тогдашнему выражению, «недорезанные буржуи» — спекулянты, литераторы, обыватели, искавшие развлечений. Читать далее

, и еще

14 Мне нравится

14 Комментировать

Москва

18.12.17

Моя молитва

Утром, над ворохом газет,
Когда хочется выбежать, закричать прохожим:
«Нет!
Послушайте! так невозможно!»
Днем, когда в городе
Хоронят, поют, стреляют,
Когда я думаю, чтобы понять: «Я в Москве, нынче вторник,
Вот дома, магазины, трамваи…» Читать далее

, и еще

27 Мне нравится

2 Комментировать

Москва

14.12.17

У окна
Темно.
Стреляют.
Мы? они? Не все ли равно!
Это день или месяц? Не знаю!
Может, снится? Отчего ж так долго?
Пуля пролетела. Отчего же мимо? Читать далее

, и еще

16 Мне нравится

3 Комментировать

Коктебель, Феодосия

11.12.17

Дорогой Илья Григорьевич, я, конечно, так и знал, что твой отъезд в одну из столиц без очередного припадка сумасшествия не обойдется, и потому, прочитав через неделю о Московских делах, не удивился нисколько. Твое присутствие невидимо сказалось. К Новому году будет, конечно, захват власти красногвардейцами и анархистами, так ты, пожалуйста, уж не уезжай ни в какой большой центр. Да, мы в аду — ты прав. С тою лишь разницей, что в настоящем — церковном аду гораздо больше порядка, логики и системы. Наш страшнее. В Коктебеле пока тихо, но уж в Симферополе выбирают Хана, собираются присоединяться к Турции… так что я, может быть, скорее тебя окажусь за границей… Читать далее

, и еще

5 Мне нравится

6 Комментировать

Кривоколенный 14, кв. 19.

26.11.17

Дорогой Максимилиан Александрович, пишу это письмо во время «дежурства», т.е. с револьвером околачиваюсь ночью в парадном. Писать очень трудно, вот разве что я жив и невредим. В вечер, когда я приехал, шел уже бой. Квартиру, где был, обстреливали усиленно, но никого не убили. Самое ужасное началось после их победы. Безысходно как-то. Москва покалеченная, замученная, пустая. Большевики неистовствуют. Я усиленно помышляю о загранице, как только будет возможность, уеду. Делаю это, чтобы спасти для себя Россию, возможность внутреннюю в ней жить. Гнусность и мерзость воистину «икра рачья». Очень хочется работать — здесь это никак нельзя. Вчера стоял в хвосте, выборы в Учредительное собрание. Рядом агитировали: «Кто против жидов за №5 (большевики)?», «Кто за мировую революцию за №5?». Проехал патриарх, кропил святой водой. Все сняли шапки. Навстречу ему шла рота солдат и орали «Интернационал». Где это? Или, действительно, в аду?

#Учредительное собрание

, и еще

18 Мне нравится

5 Комментировать

Москва

23.11.17

Похороны

Шли они с гробами раскрытыми,
С красными флагами, с красными цветами.
Слышно было — баба всхлипывала:
«Ваня!.. как же ты, Ванечка?..»
Шли и пели о победе страшной,
И кому-то грозили штыки,
А баба все спрашивала, допрашивала,
Завывая от смертной тоски. Читать далее

#Вечная память

, и еще

24 Мне нравится

9 Комментировать

Москва

20.11.17

Я сидел в темной каморке и проклинал свое бездарное устройство. Одно из двух: или надо было посадить мне другие глаза, или убрать ненужные руки. Сейчас под окном делают — не мозгами, не вымыслом, не стишками, — нет, руками делают историю. «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые…» Кажется, чего лучше — беги через ступеньки вниз и делай, делай ее скорей, пока под пальцами глина, а не гранит, пока ее можно писать пулями, а не читать в шести томах ученого немца! Но я сижу в каморке, жую холодную котлету и цитирую Тютчева. Проклятые глаза — косые, слепые или дальнозоркие, во всяком случае, нехорошие. Зачем видеть тридцать три правды, если и того не можешь схватить, зажать в кулак одну, пусть куцую, но свою, кровную, родную? Читать далее

#Это гражданская война

, и еще

14 Мне нравится

1 Комментировать

Москва

19.11.17

Крутили цигарки и пели
«Такая-сякая, моя!»
Только на милых серых шинелях
Кровь была — и чья!

, и еще

Мне нравится

Комментировать

Москва

15.11.17

В поезде пассажиры поймали воришку, мальчика лет двенадцати; все на него кинулись, били. Я до сих пор вижу детское лицо в крови... На одной станции поезд простоял часа три; все пошли на базар, накупили хлеба и яблок; потом начали митинговать. Барышня, прижимая к груди буханку, истерически вопила, что теперь даже калеки обязаны идти на фронт. Солдат ее крыл матом, но она не унималась. Мешочники следили за своими мешками и загадочно усмехались.

, и еще

8 Мне нравится

Комментировать

Крым, Коктебель, ул. Морская 43, дом Волошина

09.11.17

Все эти дни был у меня ЭренбургКорреспондент газеты «Биржевые ведомости», поэт, и Вы не можете себе представить, как мне досадно, что Вы лишили меня возможности познакомить его с Вами. Досадно, конечно, за Вас, потому что этим Вы лишились не только знакомства с прекрасным и талантливым человеком, но и беседы с очевидцем корниловского выступления, который Вам мог бы дать из первых рук сведения и впечатления о разных лицах, которые остаются для нас здесь туманными и мало выясненными. Глубоко обидно за Вас, потому что именно для Вас было особенно ценно и важно слышать все, что он рассказывал. Теории и расовые антипатии — это вещь преходящая и изменчивая, а человек есть ценность вечная и существующая сама в себе. Читать далее

Мне хочется все же рассказать Вам кое-что о СавинковеРеволюционер, публицист (Эренбург с ним очень дружен). Савинков относится к КорниловуГенерал, Верховный главнокомандующий с большим уважением и любовью, но считает его человеком политически неумным, которым воспользовались как силой скрытые контрреволюционные течения. Сперва они друг друга долго осматривали и пытали. Когда еще Савинков был комиссаром, а Корнилов командующим 7-й армией, Корнилов сказал ему однажды неожиданно: «Борис Викторович, а что если я Вас повешу?» − «Я постараюсь Вас предупредить, Лавр Георгиевич». На следующий день Корнилов сказал ему: «Знаете, Борис Викторович, я со вчерашнего дня начал уважать Вас». Потом между ними возникла настоящая дружба. Но Савинков, человек, обладающий высшей степенью холодного мужества, говорил, что ему иногда в присутствии Корнилова бывало жутко. И став во главе министерства, он имел всегда около Корнилова человека, который должен был его убить в случае измены.

Керенскийпремьер-министр Савинкова боялся, но цеплялся за него. После того как Савинков и Корнилов вырвали у Керенского согласие на восстановление смертной казни и проект закона был на следующий день составлен Савинковым, Керенский стал прятаться от него, как ребенок. Наконец через неделю Савинков поймал его в пустой комнате, запер двери на ключ и сказал: «Александр Федорович, если бы на вашем месте был другой, я бы его застрелил, но вас я умоляю подписать этот закон». И не отпустил его, пока закон не был подписан. Отставку он получил от Керенского по телефону в таких выражениях: «Борис Викторович, я назначил военным министром Верховского, что вы об этом думаете?» — «Что даже при старом режиме отставка министра не совершалась подобным образом…» — и повесил трубку. На следующий день они встретились, и Борис Викторович сказал Керенскому: «Александр Федорович, я вас раньше любил и уважал, а теперь не люблю и не уважаю». Керенский в ответ закрыл лицо руками и расплакался. Керенский производит впечатление человека, сошедшего с ума. Свои силы он поддерживает только морфием, который принимает в громадном количестве. Для него подписать смертный приговор является актом действительно немыслимым. Он глубоко искренен, но у него слишком много того, что Савинков называет с пренебрежением «очередным и неотложным празднословием».

Благодаря морфию, безумию и власти у него начинаются Павловские замашки, вроде разных прозвищ, которые он дает окружающим. Так он вдруг вздумал почему-то звать Савинкова «Тимошей», так что тот должен был оборвать его. А другого старого террориста, также мало располагающего к шуткам и фамильярности, — Моисеенко — называл «Белокрысенко». Вместе с тем трагизм его положения в том, что он не может уйти и никто не отпустит его. При Эренбурге он кричал в корниловские дни по телефону: «Уберите от меня этих юнкеров (стоявших на часах), чего они на меня так смотрят? Я их боюсь…»

#Корнилов vs Керенский

, и еще

15 Мне нравится

8 Комментировать