Контрреволюционная буква
Недавно какой-то простодушный мужик торговал ни более ни менее как двадцатипятирублевками. Пришел со своим ларьком на рынок у Лиговской улицы, разложил свои фальшивые бумажки и продавал по десяти рублей за штуку. Публика сначала удивилась, но скоро удивляться перестала, и мужичок расторговался. Только часа через три кто-то спохватился и пригласил комиссара.
Выборы прошли, по-видимому, благополучно. Ни бесчинств, ни эксцессов, ни прочих модных терминов, заключающих в себе широкое понятие от уличного скандала до массового убийства, в газетах не заметно. Вероятно, эксцессы начнутся после подсчета голосов. Тайна подачи голоса сохранена свято. Но — увы! — нет ничего тайного, что бы ни сделалось явным!
Вероятно, поэтому в одном из полков Петроградского гарнизона солдатам раздавали от полковых комитетов с грациозной откровенностью прямо один список №То есть список большевиков.4. Чего там в прятки играть — люди свои.
Говорят, большевики готовят нам новые наказы:
1) Отпустить всех пленных.
2) Уничтожить денежные знаки.
3) Брать за право выезда из города от одной до пяти тысяч.
Я предложила бы еще брать за право невыезда. А то это похоже на поблажку. С какой стати допускать даром сидеть на месте?
Часто говорят про какие-то десять миллионов.
Десять миллионов — это излюбленная цифра русской фантазии.
За десять миллионов евреи выдумали японскую войну.
За десять миллионов они же устроили революцию 1905 года.
За десять миллионов Милюков продался не то финнам, не то гуннам, не то какому-то полуострову.
Десять миллионов украл Церетели — тоже неизвестно, где и как.
И наконец+ десять миллионов требуют большевики от Государственного банка.
С детства слышали мы, что есть какой-то десятимиллионный фонд, который идет на всякие гадости.
Так и осталось в нашем представлении: дело темное — десять миллионов.
Ежедневно на балконе дома Кшесинской появлялась фигура, махала руками, кричала хриплым голосом. Покричав часа два, уходила внутрь погреться. Ее сменяла другая. Все фигуры носили общее название «Ленин».
Разве не дискредетировано теперь слово «большевик» навсегда и бесповоротно? Каждый карманник, вытянувший кошелек у зазевавшегося прохожего, скажет, что он ленинец! Что ж тут? Ленин завладел чужим домомИмеется в виду особняк Матильды Кшесинской, который захватили большевики., карманник — чужим кошельком. Размеры захватов разные — лишь в этом и разница. Ну да ведь большому кораблю большое и плавание.
Ленинцы: большевики, анархисты-коммунисты, громилы, зарегистрированные взломщики — что за сумбур! Что за сатанинский винегрет!
Мне приходилось часто слышать ленинцев на маленьких уличных митингах. Их антураж всегда был трогательно хорош.
Один раз, в знаменитую ночь после милюковской декларации, какой-то большевик на углу Садовой требовал отказа от аннексий и контрибуций. Стоящий рядом со мной молодой солдат особенно яро поддерживал оратора, — ревел, тряс кулаком и вращал глазами. Я прислушалась к возгласам солдата:
— Не надо аннексий! Долой! Ну ее к черту. Опять бабу садить! Долой ее, к черту!
Вот кто поддерживал ленинцев. Опять бабу садить! Солдат искренно думал, что аннексия — это баба, которую собираются куда-то садить. Да еще «опять». Значит, она и раньше сиживала, эта самая аннексия. Читать далее
Большевики растерялись. Они никак не ожидали того, что случилось. Не ожидали наступления.
Но это не беда, и отчаиваться им нечего. Ведь это вполне соответствует психологии большевизма: большевики никогда не ожидали того, что случалось. Они никогда не чувствовали и не предчувствовали поворотов истории и были лишены всякой политической интуиции до степени редкой и поразительной.
Почти ни одно крупное рабочее движение не было уловлено ими своевременно. Лучшее, что они могли делать, — это примазываться к делу post factum, что ими же самими было определено в 1905 году талантливым термином «хвостизм».
Они все хотят уехать. Я говорю о так называемой интеллигенции. Каждый разговор — а теперь только и делают, что разговаривают, — кончается стоном:
— Уехать! Уехать, чтобы глаза не глядели.
— Куда? Как? Читать далее
Грызут семечки! Этой тупой и опасной болезнью охвачена вся Россия. Семечки грызут бабы, дети, парни и солдаты, солдаты, солдаты… Беспристрастные, как их принято называть, историки назовут впоследствии этот период русской революции периодом семеедства. Читать далее
Заведующие паникой — в каждом городе их несколько. Дел у них очень много. Каждое утро они просматривают все газеты, вырезывают из них все, что где делается скверного, и начинают звонить по телефону. Читать далее
— Вы где, Феня, были?
— На митинге, барыня. Очень страшно было. Один патлатый кричал, чтобы, значит, никто не смел «ты» говорить. Очень страшно. Так уж я тебе, барыня, при гостях-то уж буду стараться «вы» говорить, а то еще тебе достанется. Уж до того-то страшно, что и не произнес! Читать далее