Совет Раб. Депутатов состоит из 250-300 (если не больше) человек. Из него выделен свой «Исполнительный Комитет», Хрусталева в Комитете нет. Отношения с Думским Комитетом — враждебные. Родзянко и Гучков отправились утром на Никол<аевский> вокзал, чтобы ехать к царю (за отречением? или как? и посланные кем?), но рабочие не дали им вагонов. (Потом, позднее, все же поехали, с кем-то еще.) Царь и не на свободе, и не в плену, его не пускают железнодорожные рабочие. Поезд где-то между Бологим и Псковом.
В Совете и Комитете РД роль играет Гиммер (Суханов), Соколов, какой-то «товарищ Безымянный», вообще большевики. Открыто говорят, что не желают повторения 1848 года, когда рабочие таскали каштаны для либералов, а те их расстреляли. «Лучше мы либералов расстреляем».
«Буржуазная» милиция не удалась. Действует милиция с-деков. Думский Комитет не давал ей оружия — взяла силой.
Была мысль позвать Горького в Совет, чтобы образумить рабочих. Но Горький в плену у своих Гиммеров и Тихоновых.
Керенский — в советском Комитете занимает самый правый фланг (а в думском — самый левый).
Совет уже разослал по провинции агентов с лозунгом «конфисковать помещичьи земли». А Гвоздев, только освобожденный из тюрьмы, не выбран в Исполн. Ком. — как слишком правый.
Вообще же Ив. Разумник смотрит на Совет с полным ужасом и отвращением, как не на «коммуну» даже, а скорей как на «пугачевщину».
Теперь все уперлось и заострилось перед вопросом о конструировании власти. (Совершенно естественно.) И вот — не могут согласиться. Если все так — то они и не согласятся ни за что. Между тем, нужно согласиться, и не через 3 ночи, а именно в эту ночь. Когда же еще?
Интеллигенты, вожаки Совета (интересно, насколько они вожаки? Быть может, они уже не вполне владеют всем Советом и собой?) обязаны идти на уступки. Но и думцы-комитетчики обязаны. И на большие уступки. Вот в каком принудительном виде и когда преподносится им «левый блок». Не миновали. И я думаю, что они на уступки пойдут. Верить невозможно, что не пойдут. Ведь тут и воли не надо, чтобы пойти. Безвыходно, они понимают. (Другой вопрос, если все «поздно» теперь.)
Но положение безумно острое. И такой черной краской нарисовал его Разумник, что мы упали духом. Весь же вопрос в эту минуту: будет создана власть или не будет.
Совершенно понятно, что уже ни один из Комитетов целиком, ни думский, ни советский, властью стать не может. Нужно что-то новое, третье.
Много было еще разных вестей, даже после ухода Разумника, но не хочется писать. Все о главном думается. Приподымаю портьеру, открываю замерзшее окно, вглядываюсь в близкие, голые деревья Таврического сада; стараюсь разглядеть невиданый круглый купол Дворца. Что-то там сейчас под ним?
А сегодня туда привезли Сухомлинова. Одну минуту казалось, что его солдаты растерзают...
Протопопов, действительно, явился сам. С ужимочками, играя от страха сумасшедшего. Прямо к Керенскому: «ваше высокопревосходительство...». Тот на него накричал и приобщил к другим в павильоне.
Светлое утро сегодня. И темный вечер.
Мой ассистент сегодня пришел позже. Пытался мне объяснить, что революция остановила все уличные средства передвижения. Считаю, что революция не может служить оправданием для опоздания!
Тысячи, десятки тысяч людей разгуливают сегодня по улицам с красными бантами на груди. Масса автомобилей (все автомобили города были реквизированы для этой цели) носятся по всем направлениям, нагруженные до верха рабочими и солдатами, отовсюду торчат штыки и красные флаги. Мне больше интересны те, которые развозят листки, газеты и прокламации и выбрасывают их в толпу. Читать далее
Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на ты.
Читать далее
Утром просыпаюсь и глазам своим не верю. Улица полна людей, но это не бушующая толпа последних дней, а мирная, почти празднично настроенная чинная публика. Целый день проходят полк за полком. Вот с красными плакатами, с красными знаменами идут Преображенский, Измайловский, Павловский, Московский полки. Идет артиллерия, идет пехота, идет кавалерия, идет Морской гвардейский экипаж. Идет полк за полком, и полкам, сдается, нет конца. От красных флагов, красных знамен, красных плакатов, красных бантов вся улица кажется залитой красным. Государь еще царствует, а его гвардия уже под красными знаменами спешит к Таврическому дворцу заявить готовность служить Революции.
Имею честь явиться вашему высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении, как и весь народ. Я желаю блага России. Гвардейский экипаж в полном распоряжении Государственной Думы
По улицам развешен «Приказ», подписанный РодзянкоПредседатель IV Государственной думы. Приглашаются собраться в определенное место все офицеры Петроградского гарнизона и все офицеры, находящиеся в Петрограде. Значит, всем движением руководит Государственная дума. Родзянко подписывается от имени Военной комиссии Комитета Государственной думы.
С проезжавших мимо нас автомобилей бросались летучки. Но достать мне их утром не удалось. Читать далее
Вопрос — где царь? Легенда слабая: «Царь сдался». Обстрел Зимнего Дворца. А ПротопоповМинистр внутренних дел, националист-консерватор будто бы скрылся в Зимнем Дворце, но ему предложили сдаться, потому что из-за него разобьют дворец, и он сдался и впал в обморок, и его на носилках унесли в Думу.
Жуткий вопрос, что делается в остальной России, — никто этого не знает. И кто-то говорит: «А радость какая, будто Пасха».
Ночью повернули с М. Вишеры назад, т. к. Любань и Тосно оказались занятыми восставшими. Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановился на ночь. Видел РузскогоГлавнокомандующий армиями Северного фронта. Он, ДаниловНачальник штаба Северного фронта и Саввич обедали. Гатчина и Луга тоже оказались занятыми. Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства всё время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам Господь!
Когда поезд подошёл к станции Дно, телеграфный чиновник стоял с телеграммой на имя государя императора. Телеграмма была передана Его Величеству, и я вошёл в вагон государя узнать, от кого она. Государь мне сказал, что эта телеграмма от РодзянкоПредседатель IV Государственной думы, который просит остановиться на станции Дно и подождать его приезда из Петрограда с докладом. Государь меня спросил, имею ли я сведения о том, когда приедет Родзянко. Я сказал, что сведений у меня никаких нет и что я сейчас справлюсь по аппарату, выехал ли Родзянко из Петрограда. Читать далее
Встал рано и обрадовался увидеть КлавдиюКлавдия Третьякова — сестра Константина Сомова., которая сделала кофе и убрала комнаты и т. д. Она говорит, что у них Литовскую тюрьму всю ночь громили, все окна были разбиты и там в 6 ч. утра выпустили женщин и детей.
Чудный день, яркое солнце. Я стал смотреть в окно. Тихо, много прохожих оживленных, редко проезжают автомобили открытые с солдатами, их аккалмируютФр. — «приветствуют».,
Положение в городе, казалось, стало еще более тревожным. Поползли смутные слухи о беспорядках на военно-морской базе в Кронштадте. По городу прокатилась весть о прибытии в Царское Село воинских подразделений во главе с генералом ИвановымГенерал-адъютант при императоре, и хотя причин для беспокойства не было, толпы людей, собравшихся в здании Думы, охватило, вследствие неопределенности положения, состояние нервозности и возбуждения. Сообщения о распространении революции стали поступать из сотен городов страны, движение приобрело общенациональный характер. Все это настоятельно вынуждало нас ускорить формирование нового правительства.
Вечером уезжаю в ГельсингфорсХельсинки.. По дороге масса всевозможных рассказов, разговоров. Если бы записать, получился бы интересный исторический роман или драма. Рассказывают, как ВиренаРоберт Вирен — российский адмирал. Заколот штыками 14 марта 1917 года на Якорной площади Кронштадта. в Кронштадте выводили на Соборную площадь и ставили под винтовку. В Гельсингфорсе прямо к пристани было прислано несколько распечатанных вагонов водки и спирта, но матросы пить не стали, а все уничтожили. Командир бригады, бывший командир броненосца «Император Павел I», стоя на коленях, просил отпустить его и обещал раздать все из буфета и выдавать на обед двойную порцию... Читать далее
Я все время чувствую интеллигентскую ложь, прикрывающую подлинную реальность революции. Редакции периодических изданий, вновь приоткрывшиеся для меня во время войны, захлопываются снова перед моими статьями о революции, которые я имею наивность предлагать, забыв, что там, где начинается свобода печати, — свобода мысли кончается.