Выставка картин, устроенная г. СапожниковымМихаил Сапожников — художник-символист., есть, как ни странно сказать, столько же, пожалуй, «выставка текущей революции» — политической революции, государственной революции: хотя автор ее, беспредельно скромный старичок (почти старичок, лет 50-ти), в плохоньком пиджачке, может быть, и не догадывается об этом.
У г. Сапожникова разительным образом и «заранее» (п. ч. картины нарисованы, конечно, гораздо раньше революции) показано это же самое, но показано «вообще», как некое вечное, как некий процесс не политики только, не одной истории, а целого мира, целой космологии. В 12 картинах, собранных в одну серию «Предрассветные видения», он изобразил борьбу старого хаоса, предтворческой мглы с молодым творческим утром, ну с восстающим солнцем, что ли, с сотворяемым человеком, может быть, с рождающимся дитятею — это сказать, пожалуй, будет всего выразительнее, удобнее и понятнее. Тут именно — космология, тут именно — мифы. Тут «следы» (Штюрмеры), «леса» (администрация бессмыслицы), тут «абри» и «абри». Тут народное, деревня, тут столько же песня и сказка, как и новые преобразования и «братство народов». Отнимите неясные зори в революции, и вы получите в остатке кислое и надоедливое административное преобразование, от которого просто тошнит. Суть революции в мечте, а не в деле. Если хотите, суть ее в некой поэтической бессмыслице, но певучей, но музыкальной. После того как «История Карамзина до того надоела».
Ах, надоела. Красивый был человек, Карамзин, а все-таки «История» его надоела. И вот — суть революции.
А всё же спорить и петь устанет
И этот рот!
А всё же время меня обманет
И сон — придет.
И лягу тихо, смежу ресницы,
Смежу ресницы.
И лягу тихо, и будут сниться
Деревья и птицы.
Холодный день с ветром. Погулял полчаса и затем посидел с детьми, пока АликсРоссийская императрица, жена Николая II была у обедни. Днём приехал Керенскийпремьер-министр и отвлёк меня от работы на льду. Сначала он говорил с Аликс, а потом со мной.
Приехал Керенскийпремьер-министр, императрица за мной послала, чтобы присутствовать при допросе, которому собирались ее подвергнуть. Она все повторяла те неприятные вещи, которые хотела ему сказать, была возмущена и нервничала. Мне удалось ее успокоить, объяснив ей, что Керенский делает все возможное, чтобы спасти ее от ярости анархистской партии. Она замолчала, согласилась, что я права. Входит Керенский в сопровождении коменданта. Просит нас удалиться и остается с глазу на глаз с императрицей. Читать далее
Керенскийпремьер-министр опять приехал во дворец. Доктор Боткин воспользовался этим случаем, чтобы спросить его, нельзя ли переправить императорскую семью в Ливадию ради здоровья детей. Керенский отвечает, что в данное время это совершенно невозможно. Вслед за тем он пошел к Их Величествам, где оставался довольно долго. Отношение Керенского к ГосударюРоссийский император уже не то, что было вначале: он уже не принимает позы судьи. Я уверен, что он начинает понимать Государя и подпадает под его нравственное обаяние; это случается со всеми, кто к нему приближается. Читать далее
Приехала дочь СашаСестра милосердия. Слава богу, все такая же цветущая и полная и все так же весело и громко хохочет. Не хочется и очень радоваться посещению Саши, так как она пробудет еще только два дня, а мы так долго о ней тревожились и ждали ее.
В Киеве местный купец Гальперин подписался на «Заем Свободы» на сумму 1 000 000 рублей. Местная еврейская община в Казани постановила подписаться на заем в сумме 1 400 000 рублей.
Я хотел, не подражая мизансценам итальянского XVIII века, дать собственное толкование мира ГольдониРечь о балете «Женщины в хорошем настроении»., оттенить элементы театра марионеток и итальянскую веселость, которыми изобилуют произведения венецианских мастеров (и часто встречаются в музыке Скарлатти). Кроме того, чтобы придать персонажам особую значимость, я пытался сделать декорацию довольно темной и как будто бы видимой сквозь линзу, что так любили делать в XVIII веке. Получившийся при этом оптический эффект доставил мне большую радость (не есть ли это самый важный стимул для художника?) и дал возможность деформировать линии перспектив так, чтобы они своими концентрическими кривыми способствовали подчеркиванию фигур персонажей.
Мы обедали сегодня вечером, Альбер ТомаАльбер Тома — французский социалист, министр вооружений, историк. и я, в английском посольстве. Но уже в полвосьмого Тома появляется на пороге моего кабинета: он пришел сообщить мне длинную беседу, которую он имел сегодня пополудни с Керенскимпремьер-министр и главной темой которой был пересмотр «целей войны». Керенский энергично настаивал на необходимости приступить к такому пересмотру, согласно постановлению Совета; он полагает, что союзные правительства потеряют всякий кредит в глазах русской демократии, если они не откажутся открыто от своей программы аннексий и контрибуций.
— Признаюсь, — говорит мне Альбер Тома, — что на меня произвело сильное впечатление сила его аргументов и пыл, с каким он их защищал…
Ах, ваши социалистыДелегация французских социалистов, прибывшая в Петроград для агитации в пользу войны. не облегчают мне моей задачи!
Министр иностранных дел России Павел Милюков лидер партии кадетовнаправил редактору «Американского иврита» Герману Бернштейну телеграмму, в которой говорится о том, что Россия будет рада принять копию Статуи Свободы, которую Берштейн ранее предложил воздвигнуть в Петрограде. Читать далее
Сегодня мимо нас прошла большая толпа народа с плакатом, на котором было написано требование об аресте ЛенинаЛидер партии большевиков за речи, которыми он возбуждает народ, — возбуждение, которое может вызвать враждебные действия реакционеров, и тем губит дело народной свободы.
Дорогие друзья! До сих пор ничего, ровно ничего: ни писем, ни пакетов, ни денег от вас не получили. Только две телеграммы от Ганецкого. Посылаем вам два комплекта «Правды»: один для вас, другой для Карпинского.
Если получите газеты, поймете из них все положение. На случай, что газеты не дойдут, расскажу вкратце. Читать далее
Бред бывает иногда весьма поучителен в психиатрическом или политическом отношении. И тогда люди, занимающиеся психиатрией или политикой, охотно посвящают ему много времени и места. Укажу на «Палату №6» Чехова. Она составляет целую книжку. В ней излагается самый несомненный бред, а между тем, занялся же воспроизведением этого бреда большой, очень большой художник. И когда мы читаем это произведение очень большого художника, мы не смотрим на часы и нисколько не ропщем на то, что оно занимает несколько печатных листов. Напротив, мы жалеем о том, что слишком скоро доходим до последней его страницы. Это новый довод в пользу того, что бред, оставаясь бредом, может быть интересен во многих отношениях. Читать далее