В одном из арбатских переулков проживала супружеская чета. Муж — любитель-поэт, писал под псевдонимом «Амари», составленным из французского «a Marie», то есть «для Марии». Супруги «держали салон», широко открытый для поэтической братии. В этом был весь пафос их жизни и призвание, а может, и корыстная цель — прославиться, войти в литературу. В начале года гостями их оказались чуть ли не все наличествующие в Москве поэты: тот же Бальмонт, Вячеслав Иванов, Андрей Белый, Пастернак, Цветаева, Эренбург, Инбер, Алексей Толстой, Ходасевич. Брюсова почему-то не было. Близко к полночи, когда уже было прочитано изрядное количество стихов, с опозданием явились трое: Маяковский, Каменский, Бурлюк. Маяковский коротко объяснил хозяйке, что их задержало какое-то выступление, что они идут с другого конца города:
— Пешком по трамвайным рельсам, освистанные не публикой, а метелью.
Все слушали Маяковского затаив дыхание, а многие — затаив свое отношение к нему. Но слушали одинаково все — и старики, и молодые. Алексей Толстой бросился обнимать Маяковского, как только тот кончил. Ходасевич был зол. Маленькое, кошачье лицо его щерилось в гримасу и подергивалось. Но особенно заметным было восторженное внимание Андрея Белого. Он буквально впился в чтеца. Синие, сапфирные глаза Белого сияли. Как только Маяковский кончил, Андрей Белый взял слово. Он сказал, что еще в годы мировой войны ждал появления «такого поэта» — с кругозором, распахнутым на весь мир. Что-то в этом роде. Кажется, речь шла и о черепной коробке, поднявшейся над мозгом в звездные пространства. Словом, это было безоговорочным и очень взволнованным признанием со стороны очень далекого человека.
— Что ж, Володя, если нас признал такой поэт, как Борис Николаевич… — начал было с издевкой Бурлюк, но Маяковский только слегка повел на него бровями, слегка скосил глаза, и Бурлюк немедленно притих, ушел в угол и закурил трубку.
Хозяйка позвала к столу. Маяковский поднялся первый, подошел к ней и довольно грациозно предложил ей руку. Она залепетала что-то о нравственном потрясении, испытанном от его читки, а он почтительно, хотя и несколько звучнее, чем следует, поцеловал ей руку.
Стол был ярко освещен и завален великолепной, неслыханной по тем временам едой: телячьи окорока, огромные рыбы в ледяном желе, куски желтого масла, графины с водкой — все это изобилие сверкало и нагло предлагало себя.
После первой же стопки поднялся Бальмонт. Он очень легко пьянел. В руке у него была маленькая книжка. Он прочитал только что, тут же за столом, написанный, посвященный Маяковскому сонет:
«Меня ты бранью встретил, Маяковский…»
Помню одну только эту первую строку. В дальнейшем предлагалось забвение и мир — не надо, дескать, помнить зла: «я не таковский», — так, очевидно, кончалась вторая строфа сонета. Маяковский доброжелательно улыбался, был немного сконфужен, попросил, чтобы Бальмонт отдал ему свое произведение.
— Володя, почему это у него отваливается нижняя челюсть, когда он жует телятину? — снова начал Бурлюк, показывая пальцем в огромном перстне на кого-то из гостей… И снова Маяковский резко одернул своего Санчо-Пансо. В нем чувствовалось желание быть корректным в этом буржуазном, втайне враждебном к нему доме. Повторяю: так держат себя победители.
Такой же тихий морозный день — 13°. Все долго спали. Утром зашёл с детьми в караульное помещение — был 1-й взвод 1-го полка; послали вчера ёлку, сладкий пирог и игру в шашки. На днях приехала Иза БуксгевденФрейлина императрицы Александры Федоровны, но не допущена к нам.
Как это смешно. Нам выдали «праздничную» колбасу, больше чем по фунту на человека. Все же хотят этим «подкрасить» наше житиe. Солдат производил эту операцию с довольным видом. Однако горячего нам все же не дали. Около 2-х час. принесли только одну ложку холодной гречневой каши. Причины кухонной «забастовки» мне остаются неизвестными. Колбаса точно нафарширована солью. Сегодня не только без обеда, но и без прогулки. Это последнее много чувствительнее. В камере очень надоедают мне сердцебиения.
Утром по городу распространились слухи, что ночью произошло столкновение между двумя эскадронами Крымских драгун, расположенных в Ливадийском дворце, и местной красной гвардией, что крымцы отошли в горы и власть в городе захвачена Советами. Около полудня от имени Советов появились прокламации, указывающие на то, что отныне единственною властью в городе является местный Совет, и требующие немедленной сдачи обывателями всякого оружия. Под вечер прибыло в город судно, и высадившиеся матросы, руководимые членами местного Совета, приступили к повальным обыскам. Читать далее
Вернисаж. Днем идем в Алупку к зубному врачу, потом гуляем в парке. Сережа мне показывает свои детские воспоминания. Рыбачий павильон. На обратном пути восхищаемся Крымом (я одета легко, под кн. Федора). Мечтаем, если Сережа продаст, купить десятину. Приходим, разговор по телефону с СоринымСавелий Сорин — художник-портретист.. Продано на четыре с половиной тысячи — ура!
Странная жизнь: восстания, убийства, борьба за власть, декреты, голод, война, а жизнь простая, ежедневная идет, как шла, — ходят в театры, интересуются искусством, читают лекции, собираются, устраивают выпивки, танцы, ездят ряжеными — наперекор всему, и в этом несокрушимая сила жизни, которая все поглотит и сделает все так, как надлежит быть.
Купил я у знакомой балерины 15 бутылок вина и с приятелем его попробовали. Вино оказалось качеством ниже среднего. Лег спать. И вот в самый крепкий сон, часа в два ночи, мой испуганный Николай, именовавшийся еще поваром, хотя варить уже нечего было, в подштанниках на босую ногу вбегает в спальную:
— Опять пришли!
Молодые солдаты с ружьями и штыками, а с ними двое штатских. Штатские мне рапортуют, что по ордеру революционного районного комитета они обязаны произвести у меня обыск. Читать далее
Второй день праздника. Чувствую себя нездорово, понастыл. В груди колет и всему неловко. Во второй день Рождества была осмотрена аптека и взят весь спирт солдатами.
Нынешние Советы терроризируют не только реакционеров и капиталистов, но и демократически настроенную буржуазию, и даже все социалистические рабочие организации, несогласные с их мнением.
Русское человечество распалось на две враждебные расы. Человек «буржуазный» и человек «социалистический» объявлены друг для друга волками. Идея класса убила в России идею человека. Русские люди перестали подходить друг к другу как человек к человеку. Идеологи мира «социалистического», его пророки и апостолы, хотят уверить, что в этом распаде человечества, в этом разрыве всякой преемственности и всякого единства рождается новый мир, новый человек. Старый мир, старый человек должен погибнуть. Читать далее
Опять метель. В квартире нестерпимая холодина. Утром пришлось заниматься в ванной комнате, благодаря чему угорел (Мотя переусердствовала и закрыла трубу раньше времени). После этого весь день болела голова. Пришедший к обеду Стип делал мне горячие примочки. Помогло. Электричество совсем не горело, и пришлось M-me Destree и чету Duperrieux, запоздавших на целый час, принимать и угощать чаем в потемках, при свете двух канделябров. Опоздали же они потому, что у них не оказалось автомобиля (неужели отняли? или он в починке?), а трамваи не ходят. Пройдя пешком полдороги, они наконец нашли извозчика и втроем (!) поехали, причем на подъеме моста посланнице и супруге секретаря пришлось слезать, а секретарю толкать санки. Читать далее
Опубликованный накануне Рождества декрет об увольнении милиционеров с 8-го января и замене их красногвардейцами, вызвал сильное брожение среди милиции, сплошь состоящей из солдат и инвалидов. Таких милиционеров насчитывается 6000 человек. Собрание милиционеров решило согласиться на требование декрета только при условии уплаты содержания за 6 месяцев и предоставления соответствующей службы. Была избрана делегация, которая отправилась в Смольный и выразила протест. Депутацию успокоили обещанием, что декрет не будет приведен в исполнение и что издание его явилось следствием недоразумения.
Русские коммунисты часто признаются, что взрослым особенно рассчитывать не на что и что счастье может прийти только к тем, кто вырастет при новом режиме и с самого начала будет воспитан в духе коллективизма, как того требует коммунизм. Только через поколение они надеются создать такую Россию, в которой их мечта станет явью.