Едва Мария Николаевна ушла из кабинета, как дверь открылась. Появилась Государыня. Лицо искажено страданием, в глазах слезы. Она не шла, а скорее спотыкалась. Я бросилась к Ней, чтобы поддержать Государыню и проводить к письменному столу, расположенному в простенке между окнами. Она навалилась на стол и, взяв меня за руки, с мукой в голосе сказала:
— Отрекся!
Я не могла поверить своим ушам и стала ждать, что скажет Государыня еще. Она говорила так, что трудно было разобрать Ее слова. Наконец, Она произнесла — и тоже по-французски:
— Бедный... совсем там один... Боже! А сколько Он пережил! И Меня нет рядом, чтобы Его утешить. Боже, как мучительно знать, что Он совсем один!
— Ваше Величество, мужайтесь!
Не обращая на меня внимания, Государыня повторяла: — Боже мой, как это мучительно... Совсем один!
Я обняла Ее величество за плечи, и мы стали медленно прохаживаться взад и вперед по длинной комнате. Наконец, опасаясь за рассудок Государыни, я воскликнула:
— Ваше Величество — во имя Господа — но ведь Он жив!
— Да, Лили, — ответила Она, словно окрыленная надеждой. — Да, Государь жив.
— Я умоляю Вас, Ваше Величество, не падайте духом, не сдавайтесь, подумайте о Ваших Детях и о Государе!
Императрица посмотрела на меня с каким-то чуть ли не страдальческим выражением лица:
— Но Вы, Лили, что скажете Вы?
— Ваше Величество, я люблю Вас больше всего на свете.
— Я это знаю, Я вижу, Лили.
— Послушайте меня, Ваше Величество, напишите ему. Представьте себе, как Он обрадуется Вашему письму.
Я подвела Государыню к письменному столу, и Она опустилась в кресло.
Пишите, дорогая моя, пишите, — твердила я. Кротко, как дитя, Она повиновалась мне, приговаривая при этом:
— Правда, Лили... как он будет рад.
Поняв, что я могу оставить Ее одну на несколько минут, я отправилась на поиски лейб-медика. Доктор Боткин дал мне успокоительного для Государыни. Но Она не пожелала принять лекарство, и лишь после того, как я проговорила: «Ради Него, Ваше Величество!» — Государыня выпила микстуру.
У нас уже больше нет царя… У нас республика, как и во Франции. Царь отрёкся за себя и за своего сына АлексеяНаследник российского престола. Может быть, будет у нас царствовать Михаил Александровичмладший брат бывшего императора, т. е. он будет царствовать, как в Англии царствует король, это называется конституция.
То, что сейчас происходит в России, войдет навсегда в историю как одно из величайших ее событий. Наши дети, внуки и правнуки будут говорить об этих днях, как о начале новой эпохи в истории человечества.
С вокзала я еду на извозчике домой. Я еду мимо Зимнего дворца. Вижу на дворце красный флаг. Я вижу кругом радость и ликование.
Я бросаюсь домой, и через полчаса музыка для гимна уже была готова, но слова? Первые две строки: «Да здравствует Россия, Свободная страна» я взял из Сологуба, дальнейшее мне не нравилось. Как быть? Звоню Бальмонту. Он ко мне моментально приходит, и через несколько минут готов текст гимна. Еду на Кузнецкий мост в издательство Гутхейль. Не теряя времени, он тотчас же отправляется в нотопечатню, и к середине следующего дня окно магазина Гутхейль уже украшено было новым «Гимном Свободной России». Весь доход от продажи идет в пользу освобождённых политических.
Да здравствует Россия, свободная страна,
Свободная стихия великой суждена.
Могучая держава, безбрежный океан,
Борцам за волю слава, развеявшим туман.
Леса, поля и нивы, и реки, и моря,
Мы вольны и счастливы, нам всем горит заря.
Да здравствует Россия, свободная страна,
Свободная стихия великой суждена.
Был в Государственной думе. Екатерининская зала полна солдатами, офицерами, юнкерами. Примчался какой-то депутат, сообщил, что Государь отрекся от престола в пользу великого князя Михаила Александровичамладший брат бывшего императора, а последний — «в пользу народа». Громовое ура, шапки летят в воздух. Рабочий говорит речь. Опять ура. Мы с Сергеем Томкеевым разносили кувшины с водой и поили солдат. Я потерял перчатки в суматохе и жалуюсь Сереже. «По сравнению с тем, что потерял Николай II, — это ничтожная потеря», — говорит мне, улыбаясь, Сережа...
Отдав честь и извинившись за неурочный час (половина пятого утра), полковник прочитал нам манифест об отречении. Великий князьОдин из старейших членов семьи Романовых, дядя императора Николая II, сын Александра II и я были ошеломлены. Очнувшись, я вся дрожала, и зубы у меня стучали. Падение империи — так как мы великолепно понимали, что это было именно падение, — предстало перед нами во всем своем ужасе.
В одиннадцать часов князь пошел к государыне. Это может показаться неправдоподобным, но бедная женщина не знала об отречении своего мужа. Читать далее
Милая Алиса, я хотел быть рядом с тобой в такую тяжелую для тебя минуту.
Любовь моя, любовь! Все будет, все должно быть хорошо, я не колеблюсь в вере своей! Ах, мой милый ангел, я так люблю тебя, я всегда с тобою, ночью и днем! Я понимаю, что переживает теперь твое бедное сердце. Бог да смилуется и да ниспошлет тебе силу и мудрость! Он не оставит тебя!
Только что был ПавелОдин из старейших членов семьи Романовых, дядя императора Николая II, сын Александра II — рассказал мне все. Читать далее
Никогда я не видела и, вероятно, никогда не увижу подобной нравственной выдержки, как у Ее Величества и ее детей. «Ты знаешь, Аня, с отречением Государя все кончено для России, — сказала Государыня, — но мы не должны винить ни русский народ, ни солдат: они не виноваты». Слишком хорошо знала Государыня, кто совершил это злодеяние.
Рухнул трон. Многовековая сказка развеялась легким призраком. И народ русский, не останавливаясь, прошел мимо обломков крушения. Содрогалась земля. Острой молнией прорезала буря мрак долгой ночи и гулким громом оповестила всех: «Пора». И заалелась Россия единым пожаром.
ГучковЛиберал-консерватор, оппозиционер, член IV Государственной думы, с 15 марта 1917 года - военный и морской министр, приехав в Петроград, смело пошел объявлять акт отречения в мастерские Северо-Западных дорог, невзирая на старательные убеждения не делать этого. Рабочие обступили Гучкова и, когда он, прочитав акт отречения, воскликнул: «Да здравствует Император Михаил II», то рабочие пришли в страшную ярость и, закрыв помещение мастерских, проявляли недвусмысленно акт уничтожить, а Гучкова линчевать. Лишь с великими трудами удалось одному из моих агентов, присутствовавшему при этом, убедить рабочих, что недостойно было бы с их стороны убивать доверчиво пришедшего к ним человека, когда этому человеку ничего не сделал даже Николай.
Трогательное объявление — в Новом переулке, вблизи Мариинского театра, расположился маленький, скромный трактирчик. Сегодня на дверях этого трактира появилось трогательное объявление, написанное безграмотным русским языком: «Ввиду свободы объявляю: мой трактир свободен для всех солдатов. Солдаты, приходите, кушайте, пейте бесплатно, а также желающие из публики. Да здравствует свобода!».
Всю ночь я не мог уснуть; мысли, одна тревожнее другой, бродили у меня в голове, надо было быть готовым ко всему.