«Хвосты» в деревне.
В то время, когда петроградцы, москвичи, киевляне и житомиряне были уже мобилизованы в «хвосты» и упорно храбрыми, хотя часто безнадежными натисками штурмовали городские и земские лавки и вообще продовольственные места, деревня еще благодушествовала. Мясопустными днями считали по-христиански среду и пятницу; вкушали в оные дни «капусняк» с земской таранькой и прочие постные блюда, в остальные же дни недели ели «скоромное».
Но война все дальше и дальше простирала свои щупальца. Наступил пост и в «скоромные» дни, и наша благословенная деревня перешла на «коржи» с маком, на кисель яблочный и вообще на постную пищу.
Вместе с постными днями началось более усиленное потребление деревней сахара; значительно увеличился спрос на немясные продукты. Торгаши и деревенские кулаки сразу учли момент и мобилизовались. Началась концентрация продуктов в нескольких сильных руках. Продукты сельского производства (картофель, яйца, птица, горох и проч.) то исчезали, то появлялись в продаже в очень ограниченном количестве. Цены росли буквально по часам. Вот небольшая табличка цен, существовавших у нас около 2 месяцев тому назад и теперь.
Вместе с концентрацией продуктов в деревне начинают появляться и «хвосты».
Достаточно какой-либо «потребилке» или другому какому-нибудь сельскому кооперативу взяться за распределение того или иного продукта, как немедленно является очередь. О сахаре, керосине, постном масле и других подобных «лакомствах» говорить уже не приходится: эти предметы брались с бою. Вот пример, о котором сообщают губернской администрации сами крестьяне. Случай имел место в м. Кутузове. Здесь у одного торгаша появился в продаже керосин. С утра он продавался по 30 коп. за фунт. Когда к 12 ч. образовался хвост, керосин начал продаваться уже по 50 коп. Когда хвост и в длину, и в ширину продолжал расти, керосин к вечеру начал продаваться по 65 коп. за фунт.
«Сахарным хвостам» без меры в ширину, без конца в длину уже никто не удивлялся: с ними сжились, к ним привыкли и примирились. Но вон на деревню надвинулся, как говорят метеорологи, minimum: исчезают хвосты, исчезают и продукты. Сейчас во многих местах Волыни можно достать тот или иной продукт только в виде «своего».
— Сахару? — спрашивает вас какой-нибудь торгаш или кулак, — сахару нет. Есть немножко только для себя.
— Ради Бога… будьте милостивы… мать больна… сжальтесь…
«Свой» сахар «ради Бога» отпускается за 50 коп. фунт. Потребитель низко кланяется, благодарит и уходит. «Свой» керосин продается по 50–60 коп. за фунт, «свое» сало — по 1 р. 50 к. за фунт, и т.д.
Из отпускаемых земствами (по приговорам обществ) продуктов в продажу поступает только часть; другая часть идет в неприкосновенный запас и потом продается под видом «своего».
Наблюдается и другое явление. Заезжаем к какому-нибудь деревенскому старосте, кооператору, писарю и проч. Угощают чаем.
— Кушайте, пожалуйста, сахару, слава Богу, не занимать стать, — хватит на наш век. У нас, знаете, по знакомству все: да в хвосты ходили недели две, то мы, старики, то дети наносили, слава Богу. Кушайте…
А тут же, рядом, у соседа больные дети не имеют фунта сахара!
С целью равномерного и справедливого распределения сахара житомирская уездная земская управа решила ввести на сахар карточную систему.
Заведующий отделом снабжения член управы Н. Ю. Арндт разработал до чрезвычайности простую систему карточек. Но вот уже три недели как вопрос о карточках совершенно заглох.
В довершение всего отпуск деревням продуктов «на прежних основаниях» совершенно прекращен…
Для Волыни, являющейся театром военных действий, в деле распределения продуктов есть один выход — карточная система.
И чем скорее она будет введена, тем лучше.
Твои открытки с дороги получила; ох, как я понимаю, что ты пишешь... Да, да, дряхлая старость, только не как конец всего, а как единственная возможность стать опять молодыми, такими, какими мы были, пока не перегрузили свою жизнь всяким, всяким — пусть даже хорошим...
Сидела с Виктором Эрастовичем. Завтракали 4 с Аней, Настенькой, Воейковым, Керном, Хадоровским и Виктором Эрастовичем. Рисовали и работали с Виктором Эрастовичем. Пили чай все. Приехали в Могилев. Папа и Алексей встретили и пили с нами чай. Обедали 4 с Папой, Мамой, Настенькой и Аней. Сидели с Настенькой, другие в коридоре с Виктором Эрастовичем. Пили чай.
О сознание! Какая хорошая вещь, что только нельзя с ним сделать.
Насчет Вашего письма к женщинам Вы, кажись, обиделись на мои замечания? Немножечко даже перетолковали их?
Я писал, что советовал бы удалить место, где говорится, что «мы хотим взять в руки», ибо оно покажется смешным.
Вы пишете, что у Вас даже руки и ноги пухнут от холоду. Это, ей-ей, ужасно. У Вас ведь и без того руки всегда были зябки. Зачем же еще доводить до этого? Еще раз крепко жму руку и шлю лучшие приветы.
Ваш Ленин.
Поехали встречать дорогую АликсРоссийская императрица, жена Николая II с дочерьми.
Вскоре после рукопожатия Шуваева в Думе Милюковулидер партии кадетов он был на Ставке и по обыкновению зашёл ко мне. Я ему прямо поставил вопрос, как понять его рукопожатие Милюкову после всего, что последний позволил себе сказать по адресу Её ВеличестваРоссийская императрица, жена Николая II? Шуваев страшно смутился, стал давать какие-то сбивчивые объяснения, а когда я ему высказал взгляд, что военный министр государя императора не имеет права себя так держать публично, поспешно от меня ушёл.
Необходимость защищать один другого, совместно жить и работать — все шире распространяется среди еврейских масс, и с этим руководители должны считаться… Тысячи евреев Бостона пришли в симфонический зал, чтобы выразить свою солидарность с теми, кто находится далеко, в адском огне войны… Читать далее
У ТотомьянцаТотомянц Ваан Фомич — приват-доцент Московского университета, доктор политической экономии и статистики. Теоретик кооперативного движения., профессора, который оказался очень задушевным, простым. И вся семья у него — очень приветливая. Хлопочу о детском журнале. Сегодня приглашают к Ал. ТолстомуПисатель, поэт, драматург, военный корреспондент. Видел ХодасевичаПоэт, критик, историк литературы, он уже написал для журнала милые стишки.
Родная. Я пишу это письмо, чтобы сказать тебе, что ты не имеешь права перед детьми вести такую надрывную жизнь. Тебе нельзя каждый день работать до одури, до изнеможения — ты нужна и себе, и семье. Что же ты хочешь — через год свалиться? Нужно устроить жизнь так, чтобы в городе ты имела свободное время на завтрак, на обед, на выставки картин, на театр, на лежанье в постели, а не на беготню.
В один прекрасный день нам сообщили, что мы немедленно уезжаем. Я помню радостные и добрые лица матросов, которые посылали с нами весточки домой. У меня разрывается сердце, когда я думаю, что многие из них погибли во время бомбежки залива Фалирон спустя несколько дней после нашего отъезда. Читать далее
Многоуважаемый Корней ИвановичЛитературный критик, переводчик, журналист, я Вам очень признателен за предложение — и постараюсь прислать что-нибудь, — не сию минуту, конечно, ибо сейчас ничего подходящего у меня нет. Сколько я ни думал о том, кто бы еще из московских поэтов мог Вам пригодиться, — никого, кроме Марины ЦветаевойПоэтесса, не придумал. Позвонил к ней, но она уже сама получила письмо от Вас... Больше, кажется, в Москве нет никого. «Великих» Вы сами знаете — а не великие могут писать только или экзотическое, или заумное.
Преданный Вам
Владислав Ходасевич.
Мы с Вами, действительно, в очень многом смотрим разно на дело театра. Я Вам очень многим обязан и перед многим в Вашем деле не перестаю радостно преклоняться. Но я с болью душевной вижу, как Вы в работе вредите самому себе и своим собственным намерениям, как это противоречие внедряется во все дело Художественного театра, — вижу все это и не могу ничем помочь, благодаря Вашему органически-враждебному ко мне отношению.
В середине будущей недели должны будут выясниться многие вопросы, от разрешения которых должно зависеть взаимоотношение Гос. Думы и нового главы правительства Трепова.
Накануне отъезда пришла телеграмма от императрицы-матери. Та звала заехать в Киев, отобедать в день её рождения. Нам было как раз по пути. Ехали мы всей семьёй, со всеми удобствами: великому князю дали в личное распоряжение вагон. Прибыв в Киев, в вагоне, вместо гостиницы, решили и ночевать.