Осенью
Опрокинутая лоханка —
Осеннее небо.
Хмурые люди —
Объедки картофеля,
Корки арбуза и огурцов,
Мокрые носы и усы.
Взлохмаченный я у окна
Плююсь и думаю,
Ломая руки:
— Где-то на изгибном берегу моря
Золотится песок,
Отражая солнцень.
И, может быть, ищет девушка
Ясного рыцаря
И зовет, перебирая камушки,
Радугой из песни глаз,
Из песни четырех крыл
На восходе гордых лебедей.
— Туда бы — туда —
Встрепенуться
К стройному берегу.
Надавить, что ли,
Умным лбом на стекло, —
Рассердиться, —
Крикнуть извозчика на вокзал.
Взять билет
Пермь — Севастополь.
А там корабли
Знают пути.
Я думал почему-то, что ты с Мак. приедешь на машине Ушковых. А мне в Евп. было бы плохо, ибо там много людей, а они меня не любят. И я их. Даже здесь, где людей очень мало, а живут одни голые и копченые женщины — и здесь некоторые из них при встрече с Горьким нежно вздыхают: хорошо бы его повесить! Читать далее
Результат выборов в квартальные советы: неожиданный успех большевиков. Что это — влияние газеты ГорькогоПисатель, издатель «Новая жизнь», хорошо сделанной, очень распространенной? Или это маневр правых, политика худшего (на последних выборах весь Пажеский корпус голосовал за большевиков)? Или это вопрос о смертной казни, по которому правительство, атакуемое большевиками во имя революционного идеала, не было поддержано ни одним революционером? Читать далее
Избирательные курьезы
Одна из старушек отказалась подать свой голос, заявив, что в помещении избирательной комиссии у образа не теплится лампадка.
— Безбожники, еретики, — бранилась старушка, — ничего путного вы не сделаете, если Бога забыли.
И ушла, не подав бюллетень.
Настроение у всех похоронное — большевики по случаю нашей неудачи устроили манифестацию в центральной части города, не вызвавшей ни настоящего порицания, ни свалки, ни контрманифестации. На улицах вновь летучие митинги — раздаются только голоса, резко и страстно обвиняющие солдат в неисполнении служебного долга.
В огромном парке на лугу круг серых рубах. Над ними красный флаг. Я говорю, хриплю, голос обрывается, все же силюсь говорить. Десятый раз сегодня приходится выступать на таких «митингах», говорить одно и то же, отвечать на одни и те же вопросы. Слушают все жадно, и по напряженным лицам видно, что идет у них внутри новая работа — мыслить. Сейчас, после разговоров об Учредительном собрании, об аграрном вопросе, еще о чем-то, вышел молодой скуластый мужик, поклонился и сказал свое слово: Читать далее
Сегодня мне минуло 73 года. И до какой ужасной годовщины пришлось дожить! И где и что поделывают мои несчастные дети и мои бесчисленные внуки? Душа болит, мучает перспектива голода. Получила сегодня от Следственной комиссии извещение о приезде завтра десяти вооруженных верховых солдат и двух чиновников.
То правительство, которому удалось бы дать России мир, приобрело бы огромную популярность и сделалось бы чрезвычайно сильным… Разумный мир или неминуемое торжество ЛенинаЛидер партии большевиков.
В Москве на Солянке было что-то вроде еврейского погрома. Били не только их, но и милиционеров. Безобразничали солдаты в Коломне и Серпухове. Верховскомувоенный министр Временного правительства пришлось снаряжать карательную экспедицию. Читать далее
Дождь проливной; явился Л. Еще не написал письма Керенскомупремьер-министр, хочет вместе с нами. Стали мы помогать писать (писал Л.). Можно бы, конечно, покороче и посильнее, если подольше думать, но ладно и так. Сказано, что нужно. Все те же настоятельные предложения или «властвовать», или передать фактическую власть «более способным», вроде СавинковаРеволюционер, публицист, а самому быть «надпартийным» президентом российской республики (т.е. необходимым «символом»). Подписались все. Запечатали моей печатью и Л. унес письмо.
В ставке я нашел ген. КорниловаГенерал, Верховный главнокомандующий крайне раздраженным колебаниями Керенскогопремьер-министр и его нерешительной и неопределенной политикой. Ген. Корнилов сказал мне, что он больше не может служить тому правительству, во главе которого находится «слабохарактерный» Керенский, а членами которого состоят «неподготовленный» АвксентьевПублицист и «подозрительный» ЧерновЛидер эсеров. В ответ на эти слова я вынул из портфеля уже готовый, хотя и не подписанный Керенским законопроект о смертной казни в тылу, сообщил ген. Корнилову о решении Керенского объявить Петроград и окрестности на военном положении и ходатайствовал о присылке конного корпуса для реального осуществления этого положения. Ген. Корнилов по достоинству оценил эти мероприятия… Он попросил передать Керенскому… что каково бы ни было его личное отношение к министру-председателю, он, ген. Корнилов, будет для блага отечества верно служить Временному правительству… Читать далее
Я только что вернулся с палубы. Сегодня чудесный летний день, зыбь улеглась, безоблачное небо и почти полная луна. Я думал о Вас, о Черном море, где я также на походах ходил по палубе своего корабля, о Рижском заливе, о встречах с Вами в Гельсингфорсе. Все изменилось, только милый, ласкающий образ Ваш остался неизменным; таким же бесконечно дорогим, как раньше, так и теперь, он так ясно представляется мне в эту тихую лунную ночь в океане. Неужели Вы были так близко от меня, ездили и ходили со мной целые часы, и я был около Вас, держал и целовал ручки Ваши; а сегодня я подсчитал расстояние, отделяющее Вас от меня, — около 3000 миль, но оно увеличивается с каждым оборотом винта и в Вашингтоне будет около 4500 миль по прямому направлению, а если взять действительный путь, то получится более 5000 миль. Вот уже месяц, как я получил последнее письмо Ваше.
В Москве чувствую себя куда лучше, чем в Петрограде, что касается личных друзей. Нас устроили у очень хороших людей (Большая Никитская, 44), и Соня радуется, что они взяли на себя кормление нас. Должно быть, тут и останемся на зиму.
Ужасные вести. Рига взята немцами. Бронированный кулак занесен над самим Петроградом. И хотя до него еще не близко, но неизвестно, крепки ли революционные войска, и никто не знает, что будет за картина, когда три миллиона петрограждан кинутся врассыпную из города. А цеппелинчики могут заглянуть в любой день. Я рад, что мама на Кавказе, я сам себя чувствую гораздо спокойней, а то увозить ее во время сутолоки была бы чистая возня. Остались у меня на руках еще мои рукописи, дневники, письма, которые я совсем не намерен был отдавать немцам, но когда я сложил их в чемодан, то он оказался набитым как железом, и весил пуда два. Бежать с таким чемоданом не слишком легко. Я решил воспользоваться отъездом Кусевицкого в Москву, который каким-то чудом имел отдельное купе международного общества, и вручил ему этот драгоценный чемодан для хранения в Москве, в подвале Российского музыкального издательства.