Во Франции
Французская публика «своими средствиями» начала реагировать на демонстративное мотовство и роскошь, преследуя насмешками и негодующими возгласами тех, например, кто появляется в театрах в дорогих нарядах. Журналисты со своей стороны не перестают клеймить проявления роскоши.
Известный публицист Морис де Валефф, по происхождению бельгиец, утверждает, что такой роскоши, как в Париже до войны, нигде и никогда не наблюдалось.
Так, он рассказывает о некоем художнике по части дамской обуви, который не принимал заказов меньше, чем на 25 тыс. франков. Дамы, желавшие «обуться» у этого башмачника, — он был американец, — должны были заказывать сразу не менее 50 пар башмаков, причем каждая пара стоила всего только… 500 франков, в том числе 350 за башмаки и 150 за шелковые чулки к ним. Валефф уверяет, что американец, несмотря на эти цены, всегда был завален заказами и наживал на своем деле миллионы.
Когда глава всемирно известной фирмы деликатесов Потена в Париже и массе других французских городов собирался жениться, невеста его в брачном контракте выговорила себе право ежедневно заказывать свежий туалет у Пакена, Дусе или у другой известной фирмы. Так как эти фирмы не выпускают из своих ателье ни одного туалета дешевле тысячи франков, то значит, госпожа Потен считала удобным заставлять мужа тратить свыше трети миллиона в год на ее наряды. Она добросовестно осуществляла свое право и редко надевала платье чаще двух раз.
Одна из личных знакомых Валеффа носила шляпу, перья на которой стоили 4 тыс. франков. Самые дорогие башмаки усажены перьями колибри и стоят 3500 франков. Что эти цифры, кажущиеся фантастическими, не преувеличены, видно из слов знаменитой артистки «Comedie Francaise» Сесиль Сорель. На основании собственного опыта она пришла к убеждению, что туалет элегантной парижанки обходится ей в 300 тыс. франков в год.
В театральном сезоне 1916/17 года я согласилась выступать на прежних условиях по желанию Дирекции, но с тяжелым сердцем. Мои выступления меня больше не радуют. Публику и артистов охватило гнетущее чувство чего-то недоброго, надвигающегося на нас.
Вы были строгой, вы были вдохновенной,
Я был Дунаем, вы были Веной.
Вы что-то не знали, о чем-то молчали,
Вы ждали каких-то неясных примет.
И тополи дальние тени качали,
И поле лишь было молчанья совет.
Приглашение великого князя Николая Михайловича приехать к нему в любой день и час. Я боролся с самим собой: ехать или не ехать? Ибо великий князь Николай Михайлович в своих исторических трудах выставлял в крайне неприглядном виде своих царственных дедов и прадедов и марал их. Мне он казался крайне несимпатичным. Читать далее
Мороз дошел до 8°, днем уменьшился. АлексеюНаследник российского престола лучше; АлексеевуНачальник штаба Верховного главнокомандующего, с 24 марта 1917 года - Верховный главнокомандующий также. Днем выехал на Гомельское шоссе и прошел 6 верст по очень скользкой дороге. После чая читал.
Ненаглядная моя, милая Мама. Вижу из окна ели и крыши, покрытые снегом. Чувствую себя гораздо лучше. Боли утихли. Утром было –8. Котька спит около меня. Я и СигЧарльз Сидней Гиббс — британский подданный, учитель английского языка цесаревича Алексея. его мучим. Сейчас буду завтракать со своим штабом, который низко кланяется. Храни вас Господь Бог! Целую Алексей
В виду повышения твердых цен на сахар и дополнительного обложения его акцизом с 4 ноября цена на сахар в Петрограде назначена для потребителей: колотый и пиленый по 30 коп., песок по 25 коп. за фунт. Об иностранном сахаре пока ничего не слышно, а к ввозу он разрешен.
Дорогой мой! Штюрмеру очень досадно и грустно, что они так тебя терзают и что он отчасти тому причиной. Он находит, что РодзянкоПредседатель IV Государственной думы следовало бы лишить придворного мундира за то, что он не остановил этих негодяев, когда они в Думе говорили такие ужасные вещи и так инсинуировали.
Я совершенно одурела.
Только что видела нашего Друга: «Скажи ему по-хорошему привет». Он был очень весел после обеда в трапезной, но не пьян. Некогда писать. Он говорит, что все будет хорошо.
Вот еще один рассказ петербуржца Г., не имевшего, по-видимому, никаких причин пропагандировать Распутина. Он рассказал мне нижеследующее:
«Мы потеряли двух детей почти одновременно. Моя жена была в ужасном состоянии. Доктора ничего не могли сделать. Я страшно за нее боялся. Кто-то мне посоветовал позвать РаспутинаДруг императорской семьи. Я позвал. И можете себе представить, он поговорил с ней полчаса, и она совершенно успокоилась. Просветлела и вернулась к жизни. Пусть говорят все, что угодно, все это может быть правда, но и это правда — то, что я вам рассказываю: он спас мою жену».
Таких рассказов я слышал несколько.
В конторе такая путаница, что директору пришлось бы потратить с полдня на ознакомление меня с делами и на то, чтобы меня ввести в исполнение моих обязанностей. Таких 5-ти свободных часов сплошь он никак урвать не может, а я рад этим воспользоваться, тем более что я уже занесен в список служащих и кое-что уже делаю. Таким образом и получилось то, что за три недели я перевел 105 страниц (печатных!) белым стихом, мне осталось еще штук 25 и ШастелярТрагедия английского поэта Алджернона Суинбёрна. будет переведен. Работаю я действительно запоем.
В театральном сезоне 1916/17 года я согласилась выступать на прежних условиях по желанию Дирекции, но с тяжелым сердцем. Мои выступления меня больше не радовали. Публику и артистов охватило гнетущее чувство чего-то недоброго, надвигающегося на нас.
Тревожное и тяжелое время переживаем мы: воздух был переполнен слухами, что Дума будет распущена. А это имело бы последствием полную разруху в стране и упадок духа и энергии армии. Доверия к правительству, во главе которого стоит Штюрмер, нет. Неожиданный приезд министров и их речи все изменили. Вся Дума облегченно вздохнула, и кошмарное состояние исчезло. Теперь снова можно работать с надеждой, что победа не за горами и что война будет доведена до полного победного конца. Читать далее
Случилось событие, которое оставило сильное впечатление не только в Думе, но и в стране. В зале заседания появились военный министр Шуваев и морской Григорович. Они обратились к председателю, заявив о желании сделать заявление. На трибуну поднялся Шуваев и, сильно волнуясь, сказал, что он, как старый солдат, верит в доблесть русской армии, что армия снабжена всем необходимым, благодаря единодушной поддержке народа и народного представительства. Закончил он просьбой и впредь поддерживать его своим доверием. Так же коротко и сильно сказал морской министр Григорович. Смысл их выступления всеми был понят так: «Если другие министры идут с Думой врозь, то мы, представители морского и военного ведомства, хотим идти вместе с народом». Когда министры спустились из своей ложи вниз в зал, их окружили депутаты и пожимали им руки. Шуваев оказался среди кадетов и, пожимая руку Милюкову, говорил: «Благодарю вас».
Нахожусь под впечатлением выступлений министров военного и морского. Настроение у всех такое приподнятое, какого я еще не наблюдал в Думе. Одновременно предвкушается победа над Штюрмером и прочими темными силами. Передают, что отставка его принята. Это было бы большое счастье для всех.