Нельзя никому довериться, нельзя никуда отлучиться
Предо мною стоял невиданный снаряд. Что-то в нем быстро вертелось, визжало, скрипело, и от колеса сыпались яркие искры. И, самое страшное, какой-то человек — мне он показался темным силуэтом на небе, вероятно, вечереющем, — какой-то человек стоял при этом снаряде невозмутимо, бесстрастно и бесстрашно и что-то держал в руках…
Я стоял как очарованный взглядом чудовища. Предо мною разверзались ужасные таинства природы. Я подглядел то, что смертному нельзя было видеть. Колеса Иезекииля? Огненные вихри Анаксимандра? Вечное вращение, ноуменальный огонь…
Не знаю, сколько времени длилось это откровение и столбняк. Секунду ли, несколько ли секунд; но, конечно, очень недолго. И только прошел упоительный и страшный миг слияния с этим огненным первоявлением природы, только явилось сознание себя, как панический ужас охватил меня. И вот характерная подробность: никогда мне не изменявшее самообладание в минуту последнего ужаса появилось у меня и тогда, и это первое из памятуемых мною таинственных потрясений души. Я не растерялся. Почти прыжком очутился я снова в столовой, откуда выбежал, и тут только, как это бывало и впоследствии в таких случаях, уже в надежной пристани, на коленях у кого-то из старших, я дал волю овладевшему мной ужасу. Со мною сделалось что-то вроде нервного припадка. Поили сахарной водой, успокаивали. «Ведь это точильщик точит ножи, Павлик, — твердили старшие. — Пойдем, посмотрим». Но я, разумеется, никого не слушал, но и не спорил со старшими. Я тогда уже понимал, что они не постигнут таинства, которое открылось мне и ужаснуло меня.
Это чувство откровения тайн природы и ужаса, с ним связанного, тютчевской Бездны и влечения к ней было и есть, как мне думается, одна из наиболее внутренних складок моей душевной жизни.
Туманная и тихая погода.
Не стало туманов. Забыли про пасмурность.
Часами смеркалось. Сквозь все вечера
Открылся, в жару, в лихорадке и насморке,
Больной горизонт — и дворы озирал.
Многоуважаемый Всеволод Измайлович, прилагая здесь одну тысячу руб. для передачи Вам моею дочерью (на монумент Л. Н. Т.), прошу Вас принять и приложить ее к прежним 300 руб., сданным мною на тот же предмет. Вместе с этим я пишу заявление-воззвание в «Биржевые Ведомости». Может быть, откликнутся пожертвованиями. Надеюсь, у Вас есть и книга, и квитанции на сей случай.
Все слагается, конечно, из мелочей, едких и скучных. Для кого я это все записываю, не знаю. Пожалуй, только для себя. «Потомкам», конечно, будет скучно читать эти «страдания молодого Вертера», и лучше бы оставить им пикантную летопись с анекдотами и сплетнями «наших дней», с описанием луцких обитателей и обитательниц, но писать эпически я не умею, хотя и хотел бы.
А слухи такие красочные, московские. Собирается, де, Государь Государыню в монастырь постричь, в Вознесенский. Москвичи знают и келью. А какие там содержания и поэзии в этой сплетне. Тут и патриотизм, и старая Русь, и милая Москва.
В связи с ходившими о Распутине слухами я был не раз вынужден докладывать государю, что поведение РаспутинаДруг императорской семьи облегчает работу общественных деятелей против престола, что поклонницы его, желая угодить Их Величествам, дают новую пищу клевете о причине благоволения императрицы к Распутину; заканчивал я свой доклад обыкновенно предложением на некоторое время отправить Распутина на родину, а по возвращении создать иную обстановку его пребывания в Петрограде, чтобы избавиться от той шумихи, с которой связано его имя.
Первый, к кому я обратился, был МаклаковЮрист, член IV Государственной думы. Наш разговор был очень краток. Маклаков уклонился от определенного ответа. Колебание и недоверие прозвучало в его голосе. Мне было ясно, что он про себя одобряет мое намерение, но, после непродолжительной беседы с Маклаковым, я убедился, что иметь дело с ним не стоит.
Архангельский купец Латрыгин продал какому-то покупателю маринованные грибы всего только на 30 копеек дороже таксы, и был очень удивлен, когда его потребовали к судебному следователю. Но пришлось все-таки пойти. Пошел и, вероятно, в лавке сказал приказчикам: «Я сейчас вернусь. Тут по пустяковому делу только к следователю на минутку схожу».
А «пустяковое дело» закончилось тем, что следователь потребовал: Читать далее
Зол на себя, что делаю дрянь.
В Татьянинском комитете с благодарностью принято предложение РерихаХудожник, сценограф, общественный деятель передать в пользу пострадавших от войны весь чистый доход с устраиваемой им выставки своих произведений и 10 процентов от продажи картин.
Господа Члены Государственной Думы. Сегодня исполнилось ровно 28 месяцев с начала настоящей войны, войны небывалой в истории по своим размерам и по своему ожесточению. О причинах возникновения ее распространяться не приходится. Весь цивилизованный мир знает, что не Россия начала войну, что не мы несем ответственность за море пролитой человеческой крови. Читать далее
Возобновились занятия Думы. Трепов прочел свою декларацию, в которой не было никакой программы и содержались только одни общие места. Он обнародовал наше соглашение с союзниками, по которому мы должны были получить после войны Дарданеллы.
В настоящее время, да будет вам ведомо, подымать национальные вопросы — это значит создавать в России революцию; по окончании войны будем говорить. Но, господа, я не хочу останавливаться на деятельности лиц, которые в минуту скорби своего Отечества позволяют себе прибегать к личным выгодам. Я выберу бобра, одного человека, занимающего, крупное общественное положение, и громко, на всю Россию, назову его впервые здесь, дабы не было впредь повадно делать то, что делается. В России есть генералы от инфантерии, доблестно сражающиеся на фронте, генералы от артиллерии, георгиевские кавалеры; но у нас есть еще в тылу один генерал, генерал от кувакерии. Владимир Николаевич ВоейковДворцовый комендант, генерал-майор свиты Николая II. Читать далее
Дорогая Зося моя! Я получил последнее твое письмо и, как всегда, слова твои дали мне радость и спокойствие. Надежда вернуться не покидает меня никогда, и я живу этой уверенностью. Слова твои говорят мне о дорогих моему сердцу, и я как бы ощущаю вашу близость и нашу общность. Исчезает одиночество и горькие думы бессилия и отрезанности от живой, деятельной жизни. В душу вливаются новые силы и сознание необходимости не опуститься, выдержать все до конца. Читать далее