Лошадиная полемика. Говорят, неприятно читать глупые газеты; еще, говорят, неприятнее читать их, когда они претендуют на остроумие, но когда к их глупости и деланному остроумию примешивается еще и неподдельное хамство, тогда говорят, читатель брезгливо от них отворачивается и решительно произносит:
— Фу, какая мерзость...
Хотел и я произнести нечто подобное, когда на днях мне случайно попался в руки неряшливый №14605 «Нового времени»; собрался уже швырнуть его куда-нибудь побальше, как вдруг взгляд мой упал на крупно напечатанную загадочную строку: «Кривой глаз «Русского знамени», и как сотрудник последнего, я, разумеется, заинтересовался помещенной под этим заглавием длинной-предлинной статьей, под которой, к тому же, стояла знакомая подпись «В. Розанов».
Зачем г. В. Розанову понадобилось касаться «Русского знамени», столь для него страшного, никак не поймешь: избавил его Господь от пожара, от чумы и холеры, но не спас, видно, от изрядных «рогов», – так зачем же подвергать себя еще новым опасностям? К чему рисковать?.. Но уж, видно, полемический зуд «побывавшего в журналистике» г. В. Розанова не дает ему спокойно почить на лаврах и будит в нем все новый и новый задор поспорить с кем-нибудь на излюбленную философскую тему, ведь г. В. Розанов, как ни как, командует всей нововременской «философией»...
Ну, и загорелся спор... живой, интересный!.. Из «Русского знамени» я не привожу выписок – куда ему, скромному, вместе с г. В. Розановым класть ноги на стол! Но из собственного розановских мудроствований хоть лучшие места нельзя не привести.
Вот первое из них:
«О чем, читатель, «надо заботиться?» Да о том, конечно, чтобы живительный и благодатный дар венчания, это, можно сказать, «благодатное сожитие» по духу с нашим добрым православным священником, каковое каждая венчающаяся пара испытывает на себе под его молитвами, скорее бы, как можно скорее и шире, даже сейчас же и во всю ширину Руси, совершился и возблагодатствовал над всеми незаконно живущими семьями, коих на Руси ровно столько, сколько есть «разъезжающихся» семейных пар, ибо «разъезжаются» обыкновенно уже полюбив, и по разъезде, «не желая быть безбрачными» и вести скотский образ жизни, путаясь в уличном разврате, конечно, вступают в сожитие».
Потому ли, что я не философ из «Нового времени», или почему-либо иному, но ей Богу, я не понимаю в этой ахинее решительно ничего! Да едва ли и кто-нибудь другой в такой сумбурно-запутанной свалке ничего не значащих фраз, где по запятым надо доискиваться хоть каких-нибудь признаков смысла и, в конце-концов, убедиться, что труд этот, – увы – бесплоден.
Те, кто смогут отстранить от чела своего лучи вчерашнего солнца, и кто не ищет приюта музеев путем примерок авторитетов вечера, те найдут место в наших аудиториях нового дня.
За кофе великий князь заговорил: «Дело обстоит так… Я решился написать письмо Государю. Но совершенно откровенно… до конца. Все-таки я значительно старше, кроме того, мне ничего не нужно, я ничего не ищу, но не могу же я равнодушно смотреть, как мы сами себя губим… Мы ведь идем к гибели; В этом не может быть никакого сомнения. Я написал все это. Но письмо не пришлось послать. Я поехал в Ставку и говорил с ним лично. Я просил разрешения прочесть это письмо вслух… И я прочел».
Великий князь стал читать нам это письмо. В нем излагалось общее положение и серьезная опасность, угрожающая трону и России. Много места было уделено императрице. Была такая фраза: «Конечно, она не виновата во всем том, в чем ее обвиняют, и, конечно, она тебя любит». Но страна ее не понимает, не любит, приписывает ей влияние на дела, словом, видит в ней источник всех бед.
Мой ангел милый! Я прочла письмо Николая и страшно возмущена им. Почему ты не остановил его среди разговора и не сказал ему, что если он ещё раз коснется этого предмета или меня, то ты сошлешь его в Сибирь, так как это уже граничит с государственной изменой? Он — воплощение всего злого, все преданные люди ненавидят его — даже те, кто не особенно к нам расположены, возмущаются им и его речами. Этот человек должен трепетать перед тобой; он и НиколашаДядя Николая II, внук Николая I — величайшие мои враги в семье, если не считать черных женщинЧерногорские принцессы Стана и Милица, бывшие подруги императрицы, поссорившиеся с ней из-за Распутина. Милица Николаевна — жена великого князя Петра Николаевича. Стана — Анастасия Николаевна, жена великого князя Николая Николаевича. и Сергея.
Женушка — твоя опора, она каменной скалой стоит за тобой. Я спрошу нашего ДругаДруг императорской семьи, считает ли Он уместным, чтоб я поехала через неделю, или, так как тебе нельзя двинуться с места, не следует ли мне здесь оставаться, чтобы помогать «слабому» министру. Они снова выбрали РодзянкоПредседатель IV Государственной думы, а его речи ужасны, как и то, что он говорит министрам. Благословляю и целую без конца. Всецело Твоя.
Письма из бюро. Барышня-машинистка — та рождающая середина, множитель и среда жизни и сила числа, рождения, — все это превращенное в звук щелканье.
Софья Павловна и Александр Михайлович. Когда он решился сказать ей у камина: «я вас люблю», то вдруг с грохотом, ослепительно, сверкая всеми огнями, сливаясь в один след летящего в вечность метеора, пронеслась перед ним жизнь. И он проводил ее, и стало просто, тихо, уютно...
В передышках между приступами тоски и злобы занимаюсь живописью. Ничего не клеится. Захожу, как обещал, к Судейкину. У Судейкина «новая жена» (так и говорит), очень красивая, полногрудая, статная, лупоглазая. Ярко выраженный русский тип. Мне говорили, что она еврейка, по отчеству как будто немка — Вера Артуровна. Уверяет, что она его спасает, отучила от пьянства, от «дурной жизни».
Государственная дума держится на гнилой нитке, и мы каждую минуту ждем ее разгона. Заседания все время бурные и не знаю, когда все это кончится. Даже противно стало смотреть на все бурные выходки наших заправил — членов Думы, которые, закусив удила, несутся черт знает куда.
Царь только вчера получил речь Милюковалидер партии кадетов и дал телеграмму, чтобы Шуваев и Григорович поскорее бросились в Думу и покормили ее шоколадом уверения, заверения и уважения. Эти так сегодня и сделали.
Вот в этом вся суть: у нас, русских, нет внутреннего понятия о времени, о часе, о «пора». Мы и слова этого почти не знаем. Ощущение это чуждо. Рано для революции (ну, конечно) и поздно для реформ (без сомнения!). Читать далее
Считаю долгом написать тебе, после длинных разговоров с доблестным и редко преданным тебе ген.ад. БрусиловымГенерал-адъютант, Верховный главнокомандующий (с 4 июня 1917 года), ранее - главнокомандующий Юго-Западного фронта, о тех прискорбных явлениях, которые мне пришлось уже замечать не только в тылу, но и здесь. Прямо говорят, что если внутри России дела будут идти так, как теперь, то нам никогда не удастся окончить войну победоносно. Ненависть к Штюрмеру чрезвычайная. Тогда я старался выяснить, а какие же меры могли бы излечить это состояние? На это могу ответить, что общий голос — удаление Штюрмера и установление ответственного министерства для ограждепня тебя от обмана различных министров. Читать далее
На почту не успел сегодня, был занят на съезде. Впечатление от съезда у меня хорошее. РадекЖурналист, социал-демократ приехал, и мы с ними «помирились» (была натянутость, близкая к разрыву). Накануне съезда удалось устроить частное совещание левых делегатов (на чем я настаивал уже три недели, но безуспешно до тех пор!). На этом совещании были все левые вожди, и молодые в том числе. На съезде началась уже борьба. Посмотрим, что выйдет! Я как старая лошадь на сражении.
На церемонию пришли Мама и Сандро. Присутствовали также два или три офицера Гусарского Ахтырского полка и немногие мои подруги из числа сестер милосердия. Потом персонал лазарета устроил обед в нашу честь. Тем же вечером я вернулась на дежурство в палату. Но я была действительно счастлива. У меня сразу прибавилось сил. Стоя в церкви рядом с моим любимым «Кукушкиным», я решила смело глядеть в лицо будущему, каким бы оно ни оказалось.
Наш ДругДруг императорской семьи очень недоволен браком Ольги. Он находит, что это было нехорошо по отношению к тебе и что это не принесет ей счастья. Ах, Господи, я тоже невыразимо жалею об этом её поступке (хотя понимаю её вполне естественное стремление к личному счастью).
Как передают, в правительственных кругах поднят вопрос о необходимости учреждения такого органа печати, который мог бы проводить взгляды правительства и выступать с критикой общественной печати.
Предполагается учредить новые издания в столицах и других крупных центрах России и Сибири. Составление проекта организации новой прессы, а также изыскание специальных средств для этого взял на себя министр внутренних делМинистр внутренних дел, националист-консерватор.