Не знаю, как нынешнюю зиму сложатся собрания нашего ОбществаПетербургское религиозно-философское общество было основано в 1907 г. На собраниях выступали философы, религиозные деятели, политики, журналисты, литераторы, теософы: Розанов, Мережковский, Бердяев, Франк, Керенский, Струве и многие другие.. Думаю, мало что выйдет. Первая «военная» зима прошла очень остро, в борьбе между «нами», религиозными осудителями войны как таковой, и «ними», старыми «националистами», вечными. Вторая зима (15-16) началась, после долгих споров, вопросом «конкретным», докладом Философова о церкви и государстве по поводу «записки» думских священников, весьма слабой и реакционной. Были, с одной стороны, эти священники, беспомощно что-то лепетавшие, с другой стороны, — видные думцы. Между прочим, говорил тогда и Керенский.
Должна признаться, что я не слышала ни одного слова из его речи. И вот почему: Керенский стоял не на кафедре, а вплотную за моим стулом, за длинным зеленым столом. Кафедра была за нашими спинами, а за кафедрой, на стене, висел громадный, во весь рост портрет Николая II. В мое ручное зеркало попало лицо Керенского и, совсем рядом, — лицо Николая. Портрет очень недурной, видно похожий (не Серовский ли?). Эти два лица рядом, казавшиеся даже на одной плоскости, т.к. я смотрела в один глаз, до такой степени заинтересовали меня своим гармоничным контрастом, своим интересным «аккордом», что я уже и не слышала речи Керенского. В самом деле, смотреть на эти два лица рядом — очень поучительно. Являются самые неожиданные мысли, именно благодаря «аккорду», в котором, однако, все — вопящий диссонанс. Не умею этого объяснить, когда-нибудь просто вернусь к детальному описанию обоих лиц — вместе.
Твои открытки с дороги получила; ох, как я понимаю, что ты пишешь... Да, да, дряхлая старость, только не как конец всего, а как единственная возможность стать опять молодыми, такими, какими мы были, пока не перегрузили свою жизнь всяким, всяким — пусть даже хорошим...
Сидела с Виктором Эрастовичем. Завтракали 4 с Аней, Настенькой, Воейковым, Керном, Хадоровским и Виктором Эрастовичем. Рисовали и работали с Виктором Эрастовичем. Пили чай все. Приехали в Могилев. Папа и Алексей встретили и пили с нами чай. Обедали 4 с Папой, Мамой, Настенькой и Аней. Сидели с Настенькой, другие в коридоре с Виктором Эрастовичем. Пили чай.
О сознание! Какая хорошая вещь, что только нельзя с ним сделать.
Насчет Вашего письма к женщинам Вы, кажись, обиделись на мои замечания? Немножечко даже перетолковали их?
Я писал, что советовал бы удалить место, где говорится, что «мы хотим взять в руки», ибо оно покажется смешным.
Вы пишете, что у Вас даже руки и ноги пухнут от холоду. Это, ей-ей, ужасно. У Вас ведь и без того руки всегда были зябки. Зачем же еще доводить до этого? Еще раз крепко жму руку и шлю лучшие приветы.
Ваш Ленин.
Поехали встречать дорогую АликсРоссийская императрица, жена Николая II с дочерьми.
Вскоре после рукопожатия Шуваева в Думе Милюковулидер партии кадетов он был на Ставке и по обыкновению зашёл ко мне. Я ему прямо поставил вопрос, как понять его рукопожатие Милюкову после всего, что последний позволил себе сказать по адресу Её ВеличестваРоссийская императрица, жена Николая II? Шуваев страшно смутился, стал давать какие-то сбивчивые объяснения, а когда я ему высказал взгляд, что военный министр государя императора не имеет права себя так держать публично, поспешно от меня ушёл.
Необходимость защищать один другого, совместно жить и работать — все шире распространяется среди еврейских масс, и с этим руководители должны считаться… Тысячи евреев Бостона пришли в симфонический зал, чтобы выразить свою солидарность с теми, кто находится далеко, в адском огне войны… Читать далее
У ТотомьянцаТотомянц Ваан Фомич — приват-доцент Московского университета, доктор политической экономии и статистики. Теоретик кооперативного движения., профессора, который оказался очень задушевным, простым. И вся семья у него — очень приветливая. Хлопочу о детском журнале. Сегодня приглашают к Ал. ТолстомуПисатель, поэт, драматург, военный корреспондент. Видел ХодасевичаПоэт, критик, историк литературы, он уже написал для журнала милые стишки.
Родная. Я пишу это письмо, чтобы сказать тебе, что ты не имеешь права перед детьми вести такую надрывную жизнь. Тебе нельзя каждый день работать до одури, до изнеможения — ты нужна и себе, и семье. Что же ты хочешь — через год свалиться? Нужно устроить жизнь так, чтобы в городе ты имела свободное время на завтрак, на обед, на выставки картин, на театр, на лежанье в постели, а не на беготню.
В один прекрасный день нам сообщили, что мы немедленно уезжаем. Я помню радостные и добрые лица матросов, которые посылали с нами весточки домой. У меня разрывается сердце, когда я думаю, что многие из них погибли во время бомбежки залива Фалирон спустя несколько дней после нашего отъезда. Читать далее
Многоуважаемый Корней ИвановичЛитературный критик, переводчик, журналист, я Вам очень признателен за предложение — и постараюсь прислать что-нибудь, — не сию минуту, конечно, ибо сейчас ничего подходящего у меня нет. Сколько я ни думал о том, кто бы еще из московских поэтов мог Вам пригодиться, — никого, кроме Марины ЦветаевойПоэтесса, не придумал. Позвонил к ней, но она уже сама получила письмо от Вас... Больше, кажется, в Москве нет никого. «Великих» Вы сами знаете — а не великие могут писать только или экзотическое, или заумное.
Преданный Вам
Владислав Ходасевич.
Мы с Вами, действительно, в очень многом смотрим разно на дело театра. Я Вам очень многим обязан и перед многим в Вашем деле не перестаю радостно преклоняться. Но я с болью душевной вижу, как Вы в работе вредите самому себе и своим собственным намерениям, как это противоречие внедряется во все дело Художественного театра, — вижу все это и не могу ничем помочь, благодаря Вашему органически-враждебному ко мне отношению.
В середине будущей недели должны будут выясниться многие вопросы, от разрешения которых должно зависеть взаимоотношение Гос. Думы и нового главы правительства Трепова.
Накануне отъезда пришла телеграмма от императрицы-матери. Та звала заехать в Киев, отобедать в день её рождения. Нам было как раз по пути. Ехали мы всей семьёй, со всеми удобствами: великому князю дали в личное распоряжение вагон. Прибыв в Киев, в вагоне, вместо гостиницы, решили и ночевать.