Выйдя в переднюю, комиссар сказал, что нужно подождать его автомобиля, который он послал за управляющим Государственным банком Шиповым. На это Никифор заявил, что у них есть машина, и, когда мы все вышли на улицу, мы увидели огромный грузовик с большим красным флагом и пулеметами. Мы уселись в нем, окруженные солдатами и матросами. Грузовик двигался по главным улицам, но на одном из перекрестков должен был остановиться. Дорога была забаррикадирована, и всадник, дежуривший у баррикады, заявил, что идет перестрелка между войсками. Мы свернули в боковую улицу, чтобы кружным путем достигнуть здания Государственной думы. Доехав до Марсова поля, один из солдат, особенно пьяный, схватил шофера за руку и крикнул: «Стой, слезай все. Мне надоело ездить по городу, чаю хочу». Грузовик остановился, произошло замешательство, и казалось, что начнется потасовка между солдатами и матросам. Нашелся Шателен. Он спокойно обратился к солдату со словами: «Голубчик, посмотри, мы на Марсовом поле, кругом нет ничего, кроме глубокого снега, где же ты найдешь здесь чаю? Чай приготовлен для нас всех в Государственной думе, и нас там ждут».
Солдат обвел всех осоловелыми глазами, помолчал минуту и потом заявил: «Хорошо, можешь ехать».
Мы двинулись дальше, но должны были несколько раз менять направление, так как на разных углах революционеры нас предупреждали, что идет перестрелка впереди и проезд невозможен. Кругом горели здания, которые некому было тушить, и все время раздавались ружейные выстрелы. Наконец мы добрались до Шпалерной улицы, где помещалось здание Государственной думы. Здесь творилось что-то невообразимое. Улица была запружена самой разношерстной толпой: революционные запасные, рабочие, студенты. Женщины также в большом числе находились среди толпы. Грузовик не мог двигаться дальше, мы слезли, и нас опять окружили сопровождавшие нас солдаты и матросы с шашками наголо. Раздались враждебные крики: «Кого ведут?». «Фараонов ведут». Пытались достать до нас кулаками, но солдаты нас охраняли. Патетическую фигуру представлял из себя думский комиссар, коему я любезно уступил первое место в нашем шествии.
На злобные крики он пытался отвечать, что он народный представитель. На это он получал в ответ: «Какой ты народный представитель — ты фараон», и кто-то более энергичный из толпы изготовился ударить его по голове. К счастью, на комиссаре была толстая меховая шапка, которая ослабила удар. Все же шапка оказалась в снегу, и пришлось ее подымать к удовольствию издевавшейся над нами толпы. Наконец с большим трудом мы добрались до здания Государственной думы.
Там хаос был не меньше, чем на улице. На крыльце находился председатель Государственной думы Родзянко, произносивший речь перед группой революционных запасных, державших огромное красное знамя. Нам стоило довольно большого труда протискаться через густую толпу и попасть внутрь. Когда это нам удалось, нас приняли в Думе члены Комитета общественного спасения. Солдаты и матросы, арестовавшие меня, оставили нас, комиссар финансов Титов куда-то увел трех товарищей министра, а я оказался на попечении двух милейших членов Думы, принадлежавших к Партии националистов, Крупенского и Синадино. Оба отнеслись ко мне с полным вниманием и заботливо меня спрашивали, каким образом я попал под эскорт приведших меня в Думу солдат и матросов. Они добавили, что были очень удивлены меня видеть, подтвердив мне, что Комитет общественного спасения никаких распоряжений об аресте не давал. Услышав мои объяснения, Крупенский вызвался немедленно телефонировать моей жене, чтобы сообщить ей, что я благополучно прибыл в Государственную думу. Я искренно поблагодарил его и просил постараться успокоить мою жену, что было им немедленно исполнено. Вернувшись из телефонной комнаты и посоветовавшись с Синадино, Крупенский мне сказал, что необходимо о моем прибытии в Думу поставить в известность члена Комитета общественного спасения Керенского, на которого возложена обязанность предлагать комитету те или иные решения относительно лиц, арестованных революционерами. Я остался с Синадино в одной из комнат, где обычно происходили заседания думских комиссий. Ждать постановления комитета пришлось довольно долго, насколько помню, около двух часов, во время коих мы с Синадино обменивались мыслями как об общем положении, так и том, что происходило на наших глазах в Таврическом дворце. Я обратился с вопросом к Синадино, что происходит в Екатерининском зале. Он мне ответил:
«Ваше превосходительство, вы видите грузную фигуру Родзянко, который с большим авторитетом председателя законодательной палаты, возглавивши революцию, принимает и приветствует революционные депутации. Вы видели, что Керенский отправился в заседание Комитета общественного спасения, чтобы доложить о вашем аресте, и, вероятно, комитет даст ордер, чтобы оформить этот арест. Как будто мы взяли власть в руки и распоряжаемся событиями, но это только видимость. Вы меня спрашиваете, что происходит в соседнем Екатерининском зале? Там идут беспрерывные заседания Совета солдатских и рабочих депутатов, который занял этот зал одновременно с образованием думского Комитета общественного спасения. Этот совет, в сущности, действовал уже до образования думского комитета. Он возник еще во время первой революции в 1905 г. и после ее разгрома ушел в подполье. Теперь же, ввиду успеха второй революции он вышел из подполья и возродился как феникс из пепла. Он состоит из людей чрезвычайно энергичных и беззастенчивых, и мы не знаем, не заменит ли он нас завтра по выдаче ордеров на аресты, и не окажемся ли мы во главе с Родзянко в числе арестованных. К счастью, наш коллега Керенский входит в состав Совета рабочих и солдатских депутатов и служит связующим звеном между фактической властью и нами».
Мой ассистент сегодня пришел позже. Пытался мне объяснить, что революция остановила все уличные средства передвижения. Считаю, что революция не может служить оправданием для опоздания!
Тысячи, десятки тысяч людей разгуливают сегодня по улицам с красными бантами на груди. Масса автомобилей (все автомобили города были реквизированы для этой цели) носятся по всем направлениям, нагруженные до верха рабочими и солдатами, отовсюду торчат штыки и красные флаги. Мне больше интересны те, которые развозят листки, газеты и прокламации и выбрасывают их в толпу. Читать далее
Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на ты.
Читать далее
Утром просыпаюсь и глазам своим не верю. Улица полна людей, но это не бушующая толпа последних дней, а мирная, почти празднично настроенная чинная публика. Целый день проходят полк за полком. Вот с красными плакатами, с красными знаменами идут Преображенский, Измайловский, Павловский, Московский полки. Идет артиллерия, идет пехота, идет кавалерия, идет Морской гвардейский экипаж. Идет полк за полком, и полкам, сдается, нет конца. От красных флагов, красных знамен, красных плакатов, красных бантов вся улица кажется залитой красным. Государь еще царствует, а его гвардия уже под красными знаменами спешит к Таврическому дворцу заявить готовность служить Революции.
Имею честь явиться вашему высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении, как и весь народ. Я желаю блага России. Гвардейский экипаж в полном распоряжении Государственной Думы
По улицам развешен «Приказ», подписанный РодзянкоПредседатель IV Государственной думы. Приглашаются собраться в определенное место все офицеры Петроградского гарнизона и все офицеры, находящиеся в Петрограде. Значит, всем движением руководит Государственная дума. Родзянко подписывается от имени Военной комиссии Комитета Государственной думы.
С проезжавших мимо нас автомобилей бросались летучки. Но достать мне их утром не удалось. Читать далее
Вопрос — где царь? Легенда слабая: «Царь сдался». Обстрел Зимнего Дворца. А ПротопоповМинистр внутренних дел, националист-консерватор будто бы скрылся в Зимнем Дворце, но ему предложили сдаться, потому что из-за него разобьют дворец, и он сдался и впал в обморок, и его на носилках унесли в Думу.
Жуткий вопрос, что делается в остальной России, — никто этого не знает. И кто-то говорит: «А радость какая, будто Пасха».
Ночью повернули с М. Вишеры назад, т. к. Любань и Тосно оказались занятыми восставшими. Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановился на ночь. Видел РузскогоГлавнокомандующий армиями Северного фронта. Он, ДаниловНачальник штаба Северного фронта и Саввич обедали. Гатчина и Луга тоже оказались занятыми. Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства всё время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам Господь!
Когда поезд подошёл к станции Дно, телеграфный чиновник стоял с телеграммой на имя государя императора. Телеграмма была передана Его Величеству, и я вошёл в вагон государя узнать, от кого она. Государь мне сказал, что эта телеграмма от РодзянкоПредседатель IV Государственной думы, который просит остановиться на станции Дно и подождать его приезда из Петрограда с докладом. Государь меня спросил, имею ли я сведения о том, когда приедет Родзянко. Я сказал, что сведений у меня никаких нет и что я сейчас справлюсь по аппарату, выехал ли Родзянко из Петрограда. Читать далее
Встал рано и обрадовался увидеть КлавдиюКлавдия Третьякова — сестра Константина Сомова., которая сделала кофе и убрала комнаты и т. д. Она говорит, что у них Литовскую тюрьму всю ночь громили, все окна были разбиты и там в 6 ч. утра выпустили женщин и детей.
Чудный день, яркое солнце. Я стал смотреть в окно. Тихо, много прохожих оживленных, редко проезжают автомобили открытые с солдатами, их аккалмируютФр. — «приветствуют».,
Положение в городе, казалось, стало еще более тревожным. Поползли смутные слухи о беспорядках на военно-морской базе в Кронштадте. По городу прокатилась весть о прибытии в Царское Село воинских подразделений во главе с генералом ИвановымГенерал-адъютант при императоре, и хотя причин для беспокойства не было, толпы людей, собравшихся в здании Думы, охватило, вследствие неопределенности положения, состояние нервозности и возбуждения. Сообщения о распространении революции стали поступать из сотен городов страны, движение приобрело общенациональный характер. Все это настоятельно вынуждало нас ускорить формирование нового правительства.
Вечером уезжаю в ГельсингфорсХельсинки.. По дороге масса всевозможных рассказов, разговоров. Если бы записать, получился бы интересный исторический роман или драма. Рассказывают, как ВиренаРоберт Вирен — российский адмирал. Заколот штыками 14 марта 1917 года на Якорной площади Кронштадта. в Кронштадте выводили на Соборную площадь и ставили под винтовку. В Гельсингфорсе прямо к пристани было прислано несколько распечатанных вагонов водки и спирта, но матросы пить не стали, а все уничтожили. Командир бригады, бывший командир броненосца «Император Павел I», стоя на коленях, просил отпустить его и обещал раздать все из буфета и выдавать на обед двойную порцию... Читать далее
Я все время чувствую интеллигентскую ложь, прикрывающую подлинную реальность революции. Редакции периодических изданий, вновь приоткрывшиеся для меня во время войны, захлопываются снова перед моими статьями о революции, которые я имею наивность предлагать, забыв, что там, где начинается свобода печати, — свобода мысли кончается.