Отсутствие военных действий на фронте создавало угнетающую обстановку. В один дождливый день я выслала группу наблюдателей на ничейную землю и приказала девушкам открыть огонь в случае появления противника. Наблюдая за продвижением группы, я вдруг заметила, как человек десять германцев направились к нашим окопам. Они шли без опаски, держа руки в карманах, что-то насвистывая и напевая. Я прицелилась в ногу одного из них и выстрелила.
Через секунду весь фронт всполошился. Разразился скандал. Кто посмел совершить такое?! И германцы, и русские кипели от ярости. Несколько девушек прибежали ко мне, сильно взволнованные.
— Начальник, зачем вы сделали это? — спрашивали они, увидев в моих руках винтовку, из дула которой еще струился дымок после выстрела.
Тут же в наш окоп поспешили некоторые солдаты, мои друзья, чтобы предупредить меня об опасном недовольстве среди солдат и их угрозах. Я сказала, что увидела, как германцы подошли к моим девушкам и пытались заигрывать с ними. Но этот довод не показался солдатам убедительным. Они перенесли пулеметы в первую линию окопов и уже готовились всех нас перестрелять. Но, к счастью, мы были вовремя предупреждены и успели спрятаться в боковой траншее.
Несколько ораторов выступили в мою защиту, но не сумели усмирить солдат. Потом мою сторону принял один из уважаемых солдатами офицер. Он заявил, что я была права и что если бы он оказался на моем месте, то действовал бы точно так же. Дальше ему говорить не дали.
— Ага, ты тоже корниловец! — заорала толпа. — Убить его! Убить!
В мгновение ока офицера сбросили со стула, и кто-то стукнул его по голове. Минута, и солдаты затоптали его насмерть.
После этого толпа двинулась ко мне. Но комитетчики схватили меня и утащили в тыл, где спрятали в блиндаже. Одну из моих девчат, Медведовскую, поставили у входа для охраны.
Толпа солдат разбрелась по всей позиции, разыскивая меня, и некоторые подошли к блиндажу, в котором я укрывалась.
— Где Бочкарева? Пропусти, мы проверим, не там ли она! — кричали они.
Караульная предупредила, что у нее приказ стрелять, если кто-то осмелится подойти ближе. Но они подошли. Раздался выстрел. Пуля угодила одному из солдат в бок.
Бандиты закололи бедняжку штыками.
Мои защитники вывели меня из блиндажа, чтобы проводить к месту открытого суда.
Разраставшаяся толпа теперь все больше теснила их, подступая все ближе и ближе. Обе стороны боролись за меня. Была достигнута договоренность: оружие в этой схватке не применять. Людское море бушевало. Мои девчонки дрались, как разъяренные тигрицы, пытаясь сдержать толпу. Но время от времени кому-то из толпы удавалось прорваться через сдерживающую цепь и ударить меня. Борьба разгоралась, удары сыпались на меня все чаще, и наконец я потеряла сознание. Мои друзья сумели все же вытащить меня из окружения бунтовавшей толпы и спрятать в надежном месте.
Жизнь мне спасли, но избита я была изрядно.
О, Господи, спаси Россию и наших русских дураков.
В дни корниловского похода на столицу тюремный режим повис на тонкой ниточке. Все понимали, что если КорниловГенерал, Верховный главнокомандующий вступит в город, то первым делом зарежет арестованных Керенскимпремьер-министр большевиков. ЦИК опасался, кроме того, налета на тюрьму со стороны белогвардейских элементов столицы. Для охраны «Крестов» прислан был большой военный наряд. Он оказался, разумеется, не «демократическим», а большевистским, и готов был в любую минуту освободить нас. Но такой акт был бы сигналом к немедленному восстанию, а для него еще не наступил час. Тем временем правительство само начало освобождать нас — по той же причине, по которой позвало большевиков-матросов для охраны Зимнего дворца. Читать далее
Какое изумительное зрелище являет собой Путиловский завод, когда из его стен густым потоком выходят сорок тысяч рабочих, выходят, чтобы слушать социал-демократов, эсеров, анархистов — кого угодно, о чем угодно и сколько бы они ни говорили. В течение целых месяцев каждый перекресток Петрограда и других русских городов постоянно был публичной трибуной. Стихийные споры и митинги возникали и в поездах, и в трамваях, повсюду… Попытки ограничить время ораторов проваливались решительно на всех митингах, и каждый имел полную возможность выразить все чувства и мысли, какие только у него были.
Поздний свет тебя тревожит?
Не заботься, господин!
Я — бессонна. Спать не может
Кто хорош и кто один.
Нам бессонница не бремя,
Отродясь кипим в котле.
Так-то лучше. Будет время
Телу выспаться в земле.
Читать далее
Без пяти минут десять был в покоях митрополита Вениамина. Говорю швейцару: «Владыко назначил мне сегодня к 10-ти». Швейцар: «Владыки нет». Я: «Как же он назначил час?» Швейцар: «Уехал в Москву, на Церковный Собор». Читать далее
Милый Макс, спасибо нежное за горячее отношение к моему переводу в Крым. Маркс мне уже ответил очень любезным письмом и дал нужную справку. Но в Москве мне чинят препятствия, и верно с переводом ничего не выйдет. Может быть, так и нужно. Я сейчас так болен Россией, так оскорблен за нее, что боюсь — Крым будет невыносим. Только теперь почувствовал, до чего Россия крепка во мне. БальмонтПоэт сразу победил меня своим пламенным отношением к тому, что происходит. С очень многими не могу говорить. Мало кто понимает, что не мы в России, а Россия в нас. Обнимаю тебя и люблю.
Мне было интересно показать семью художника в его мастерской. Возможно, кто-то и делал это до меня, но я работал с чувством первооткрывателя… «Семья художника» — это уже почти клише, означающее неустроенность, бедность и мытарства, но также веру и преданность общему делу. Я и хотел подчеркнуть в своей работе, что вся семья художника так или иначе участвует в его творчестве и поэтому достойна изображения в мастерской. Это в каком-то смысле еще ремесленный аспект работы… И в этом портрете, в фигуре дочери, я именно хотел спорить с самою жизнью. Другое дело — насколько мне удалось, но я хотел именно этого. Когда писал в портрете косу у дочери, чувствовал себя так, будто заплетаю косу живому существу, и наслаждался этим чувством. Наслаждался сознанием, что при помощи краски орехового цвета можно сплести в конце концов совсем живую косу, сплести ее так, что в косе будет ощутимо чувствоваться живой волос живого человека…
Вчера — coup de théâtreФр. — «сенсация, эффектный трюк».. Объявление республики и директории из Керенскогопремьер-министр. Это не то оперетка, не то сказка. Провокация становится все яснее; так же как и месть кадетам со стороны г. ЧерноваЛидер эсеров. Не играет ли г. Керенский в руку своему другу Чернову, устроив всю историю с коалиционным министерством и потом резко изменив его в диктатуру пяти, не есть ли Государственное совещание плюс провал КорниловаГенерал, Верховный главнокомандующий плюс кризис правительства — сознательная политика Керенского и Ко., основанная на провокации и ведущая к диктатуре крайних левых? Керенский и АзефВ прошлом — социалист-революционер, двойной агент, сотрудник Охранного отделения ближе, чем принято думать. Состояние духа ниже всякой критики.
Керенскийпремьер-министр обретает величие. Мне он совсем не нравится, и я не разделяю его взглядов, но он вышел из революции, как корабль из прибоя. Его искренность, которая долгое время вызывала сомнения, сейчас проявляется в его борьбе с реакцией. Он один не склонил головы перед КорниловымГенерал, Верховный главнокомандующий, когда он поднял мятеж и двинулся на Петроград. Он один неустрашимо идет до конца. Что бы он ни сделал в будущем, я все равно с почтением отношусь к человеку, который, держа в руках жизнь и смерть своего народа, смело полагается на волю случая и берет на себя всю ответственность. Керенский — диктатор. Пусть так! Он за это заплатил.
Третьего дня был освобожден член Государственной думы Львов, обнаруживший при допросе признаки душевного расстройства.
Я не знаю, как держался Терещенко в то время, когда развивалась самая история, но его очень потрясло самоубийство Крымова, с которым он был в дружеских отношениях. Травля, поднятая против КорниловаГенерал, Верховный главнокомандующий всем «социалистическим фронтом», была для него очень тяжела и неприятна, возмущала его: об этом он мне сам говорил. На этой почве, я думаю, произошло и некоторое охлаждение между ним и Керенскимпремьер-министр. В то же самое время он до самого конца верил — или хотел верить — в возможность возрождения армии и восстановления флота. На эту тему я говорил с ним. Он категорически утверждал, что АлексеевНачальник штаба Верховного главнокомандующего, с 24 марта 1917 года - Верховный главнокомандующий к весне 1918 г. может подготовить новую армию.
Нет никакой уверенности в том, что учебные занятия состоятся. В Москве очень мало еды, еще меньше квартир для учащейся молодежи. Надвигается гражданская война, может быть, в самой зверской форме, в форме разгрома бегущих с фронта ордами солдат. Сверх того, студенты-большевики хотят сорвать учебный год, чтобы освободить своих агитаторов, и великодушно разрешают держать только государственные экзамены.
Это послание не ко всем евреям, а только к евреям из «Биржевых»… Мне хотелось бы призвать их к справедливости к остальным евреям, в остальной России. Недавно я наткнулся в «Биржевых» на отчет о каком-то заседании. Выступал ТроцкийПредседатель Петроградского совета. Слово «Троцкий» повторялось в отчете раз пятьдесят, и столько же раз рядом с ним в скобках было напечатано «Бронштейн». Отчет был подписан евреем Ганом (псевдоним). Во вчерашнем номере вечерней «Биржевки» находим следующее строки: «Несколько дней тому назад прис. пов. Козловский (большевик), Каменевбольшевик (Розенфельд) и Мартовлидер меньшевиков-интернационалистов (Цедербаум) обратились и т. д. Чтоб опозорить прис. пов. Козловского на веки отметили, что он большевик, но эта мера оказалась излишней по отношению к Мартову и Каменеву. По мнению «Биржевки», они достаточно уже опозорены «Розенфельдом» и «Цедербаумом». Читать далее
Все жидовки в Александровском рынке как-то и почему-то, но УСТРОЕНЫ, имеет более благочестия в себе, благочестия в смысле серьезности, в смысле поведения и жизни, нежели как что наши, что сами ходят поутру каждый день к обедне и после обеда идут гулять в слободе.