У нас нет армии
Говорят, управлять — значит предвидеть. Но сейчас все несется с такой внезапностью, с такой силой, неожиданностью, изменчивостью, что не только теперь, за два месяца, а я думаю, и за две недели нельзя будет установить сколько-нибудь ясный план сезона. Театр должен быть готов для принятия того, другого или третьего решения. Может быть, будет не только возможно, но и необходимо открыть сезон даже не в половине сентября, а еще раньше. А может быть, нельзя будет и до конца октября.
Может быть, новая постановка станет важнейшей необходимостью. А может быть, и еще целый сезон в ней не будет настоятельной потребности. Ожидать ли благоприятного для театра времени, как мы поступили в первую осень войны, начав сезон 27 октября? Или пользоваться первой же возможностью, как в 1915 году? Действовать ли под гнетом 900-тысячного бюджета и страха не оправдать его или впереди всего охранять достоинство своего искусства, с верой в будущее рисковать? Как пойдут события на войне? Как отразятся новые призывы на нашем составе? Как будет реагировать Москва? Как развернется наша внутренняя политика? В какую сторону сплотится кадетская партия? Что это будет за Учредительное собрание и будет ли оно? Не расширится ли натиск к диктатуре? И к какой диктатуре? Во что выльется большевизм? Замрет ли анархизм? Солдатская вакханалия. Разыгравшиеся аппетиты рабочих классов. Забастовки.
Куда пойдет продовольственная разруха? Реквизиции помещений. Топливо, хлеб и сахар. Дождь денежных бумаг. Будет ли пир во время чумы или люди съежатся сдержанностью капиталистов? Война, политика, продовольствие… И какую роль в гражданской жизни играют театры, искусство, деятели его? Что мы из себя представляем, хорошо оплачиваемые таланты: буржуазию или счастливых пролетариев? Или менестрели, слуги граждан и сеньорий? Жонглеры, кормящиеся подачками всех, кто нас желает слушать. Считаются ли с нами политические партии? Или, восхищаясь нами в дни праздничные, в часы забав, считают нас в качестве граждан quantite négligeable?
Артисты, таланты, носители благороднейших идей, высшая духовная культура, жрецы, вдохновение, храм… Сколько возвышенных комплиментов надавало нам человечество! И оно же: актерье, кривляки, Шмаги, балаганщики, слуги плательщиков, развлекатели купеческих и аристократических домов, замаскированные жулики, музыкантский стол… Да и сами мы чем себя считаем? До сих пор скромно держались в сторонке. Но скоро нас спросят: неужели ваша душа не переполнилась? Кого вы теперь хотите забавлять? Забронировавшихся в тылу? Или вообще всякую господствующую партию? Что мы ответим? Что мы рыцари-трубадуры, гордые в своих лохмотьях? Где тот пафос, который понадобится для такого ответа? Найдется ли у нас кто-нибудь, достойный старого носка Керенского? Или скажем искренно: мы простые ремесленники изящных безделушек; мы работаем на тех, кто нам больше платит, независимо не только от его политических или моральных качеств, но даже — что там церемониться — от патриотизма: англичанин так англичанин, а немец так немец.
Кто мы? А в зависимости от ответа решается и линия нашего поведения в то время, когда Россия так стремительно катится под гору. Как работать, чтобы оправдать работу?..
События несутся, несутся… Я не дописал, а известия все новые… Я у себя в книжке записал с месяц назад, что, по-моему, Москве придется играть первенствующую роль. И очень недолго этого ждать…. Сегодня мне кажется, что это будет даже скорее, чем я думал…
Кто это устраивает «Союз свободы и порядка»? В ближайшем времени это станет общим лозунгом.
Ясно только то, что все неясно и не стоит гадать. Надо быть готовыми ко всему. А для этого главное — распределение работ на первое время в порядке их важности.
Вы помните сказку о Буридановом осле? Он все не мог решить, с какой вязанки сена начать есть, с правой или с левой. Колебался, пока не умер с голоду.
До революции существовал царский и бюрократический протекционизм и непотизм, теперь загулял во всю ширь протекционизм и непотизм «революционный!» Господи! Как бы теперь было хорошо уехать от всех этих революций и людского ада на какую-нибудь нейтральную точку земного шара, которой остаются, кажется, в настоящее время, одни лишь Сандвичевы острова! Нигде больше не найти покоя.
Я должен констатировать, что, как всегда бывает, после нескольких месяцев пребывания в одной полосе я несколько притупился к событиям, утратил способность расчленять, в глазах пестрит. Это постоянное следствие утраты пафоса, в данном случае революционного (закон столь же общий, сколько личный). Поэтому я не умею бунтовать против кадет.
Правые (кадеты и беспартийные) пророчат Наполеона (одни первого, другие третьего). В городе, однако, больше (восхитительных для меня) признаков русской лени и лишь немногие парижские сценки. Свергавшие правительство частью удрали, частью попрятались. Бабы в хвостах дерутся… Когда устанешь волноваться, начинаешь видеть эту восхитительную добродушную сторону всех великих событий.
К моему дому приходят опять солдаты и, ломаясь, просят меня разрешить им в моем саду поесть вишен. «Пожалуйста, сколько хотите!» Они срывают по одной ягодке, «нижайше» благодарят и уходят. Это, вероятно, было испытание — буржуаз я или пролетарий.
Ночью вор утащил у меня бабкуИнструмент для отбивания косы (то есть упрочнения лезвия косы с помощью клёпки). со станком, завтра покос, нечем отбивать косу. Развелось воров! Даже у самого бедного мужика тащат последний хомут. Мало-помалу весь быт наш разделяется на два класса: собственников и воров. Мало-помалу мы приближаемся к быту человека, живущего на острове среди враждебных диких племен. Вероятно, есть очень много любопытного, поучительного в этой паскудной жизни, но сейчас поучать невозможно — нет охоты, нет времени и некого поучать.
День туманной, с утра дождик. Ходил докосил в Смольянке. Потом ходил в правление, собрание крестьянских депутатов от 50 человек населения, но сходка не состоялась, явилось мало. Вечер дома.
В одном из домов на Плющихе разыгралась тяжелая драма: покончила жизнь самоубийством юная 17-летняя девушка Кох. Она служила сестрой милосердия в одном из госпиталей. По слухам, на роковой шаг Кох толкнула ссора с женихом на партийной почве.
29 июля Керенскийпремьер-министр председательствовал на совещании в Ставке, где также присутствовали ТерещенкоПредприниматель, банкир, с марта 1917 - министр финансов и генерал АлексеевНачальник штаба Верховного главнокомандующего, с 24 марта 1917 года - Верховный главнокомандующий, сам генерал БрусиловГенерал-адъютант, Верховный главнокомандующий (с 4 июня 1917 года), ранее - главнокомандующий Юго-Западного фронта и начальник его штаба Лукомский, бывший и нынешний командующие Северным фронтом генералы РузскийГлавнокомандующий армиями Северного фронта и Клембовский, командующий Западным фронтом генерал ДеникинГлавнокомандующий войсками Западного фронта, генерал-лейтенант, а также комиссар Юго-Западного фронта СавинковРеволюционер, публицист. Генерал Деникин выступал как храбрый и опытный солдат. Он потребовал отменить в армии все выбранные комитеты и вернуть всю полноту дисциплинарной власти офицерам. Но его товарищи поддержали генерала как-то очень нерешительно, и определенное решение так и не было принято.
Военные участники совещания собрались у Брусилова и во время, остававшееся до появления в Могилеве министров, занялись анализом сложившегося положения, что позволило воспользоваться и моим присутствием в Ставке. Однако для того, чтобы не ставить в неловкое положение ни Брусилова, ни членов Временного правительства, я объявил Брусилову, что до начала совещания уеду в Петроград, где у меня накопились собственные дела, улаживание которых после моего трехлетнего отсутствия требовало личного вмешательства. Во время служебных поездок в Петроград у меня совершенно не оставалось времени на собственные заботы.
Нам было сообщено, что Керенскийпремьер-министр прибывает в 2 часа 30 минут дня, но прибыл он на час раньше, и в тот момент я был занят с моим начальником штаба оперативными распоряжениями. Я не мог вовремя попасть на вокзал, чтобы встретить его, ввиду спешности вопросов, разрешавшихся нами, и генерал Лукомский посоветовал мне не ехать. Все равно мы должны были сейчас же встретиться с Керенским на совещании. Но занятия наши были прерваны появлением адъютанта Керенского, передавшего мне требование министра немедленно явиться на вокзал вместе с начальником штаба. Мы поехали. В тот же день мне передали, что Керенский рвал и метал на вокзале, грозно заявляя, что генералы разбаловались, что их надо подтянуть, что я не желаю его знать, что он требует к себе внимания. Ибо «прежних» встречали, часами выстаивая во всякую погоду на вокзалах, и т. д. Все это было очень мелочно и смешно, в особенности по сравнению с той трагической обстановкой на фронте, о которой мы только что совещались с начальником штаба. Читать далее
Начал говорить генерал РузскийГлавнокомандующий армиями Северного фронта, указывая, что Временному правительству нужно особенно беречь корпус офицеров, на котором всегда зиждилась и будет зиждиться мощь армии, что русские офицеры всегда были близки к солдатам, заботясь о них и разделяя с ними на походе и в бою все радости и горести; что Временное правительство совершает ошибку, потворствуя преследованию офицеров в печати и на всевозможных митингах; что действия Временного правительства могут повести к гибели корпуса офицеров. Читать далее
Керенскийпремьер-министр умеет и говорить. Многие его выражении метки и колки. Все повторяют его слова о «взбунтовавшихся рабах». Когда-то Столыпин так же умел кстати сказать крылатое словечко. Кстати, тогда спасал Россию от гангрены морального разложения Столыпин, теперь Керенский. Две диаметральные противоположности, один полюс и другой полюс, но средства они оба избрали одинаковые — смертную казнь… Читать далее
Великие времена придворных шутов, пожалуй, прошли и больше не вернутся. Все куда-то уходит, этого нельзя отрицать.
Приезжала целая экскурсия учащихся, человек 40, я им показывала комнаты Льва Николаевича, входили по 10 человек, и, кроме того, еще были посетители.
Кн. Палей мне сказала, что обычно хорошо осведомленный англичанин сообщил им вчера, будто обитатели Александровского дворца в ночь с четверга на пятницу взяты и увезены в Тобольск! Я энергически возражала, но подобные слухи доказывают, что эта идея носится в воздухе. Рассказала сестре. Она говорит, что уже давно считают, что они слишком близко и что это «соблазн».
Дорогой ПВП, как Ваше здоровье. Мама Вам кланяется и спрашивает, какие книги мне читать? На детском острове ЖиликПридворный учитель французского языка, наставник цесаревича Алексея и я сделали водяную мельницу. Папа каждый день рубит сухие деревья, а мы играем в парке. СинийСиний — прозвище Владимира Деревенко, врача и друга цесаревича. мне читает Князя Серебряного. Это очень интересно. Поклон Вашим. Крепко целую, Ваш Алексей.