Так питаются москвичи
Для истории
Когда все расселятся в раю и в аду,
земля итогами подведена будет —
помните:
в 1916 году
из Петрограда исчезли красивые люди.
Дорогой Владимир Дмитриевич! Говорят, вы рассердились на меня? Напрасно. Мы делаем одно и то же дело, и должны жить дружно. Посылаю Вам интересный доклад Штюрмера.
Мне нужно денег, а вы, злодей, не присылаете. Неблагородно!
Кадис — весь в прошлом еще в большей степени, чем Испания в целом. Это не так чувствуешь, пожалуй, в порту и на улицах — время войны все же исключительное время и для Кадиса, — как в книжных магазинах и особенно в главной библиотеке Кадиской провинции. Во всем книгохранилище одна немецкая книга, десятка два французских, зато много латинских. Сторож приносит мне по спискам книгу за книгой, и уж один внешний вид их свидетельствует, что их давно не касалась человеческая рука.
Пока будут происходить перемены, Думу закроют дней на восемь, иначе они стали бы говорить, что это делается под их давлением. Трепов, во всяком случае, постарается сделать, что может. Он вернется, по всей вероятности, в воскресенье и привезет список лиц, которых мы намечали с ним и со Штюрмером.
Наиболее влиятельным членом Совета министров был, без сомнения, министр путей сообщени Трепов. Я Трепова знал давно как помощника статс‑секретаря в Государственной канцелярии. Трепов принадлежал к династии Треповых, которая со времен императора Александра II пользовалась особым положением. Не очень высокого образования — он окончил Пажеский корпус, — Трепов отличался очень энергичным характером и настойчивостью в выполнении задуманного. У него было много трезвого и практического во взглядах: он совершенно правильно учитывал, что наше экономическое будущее зависит от развития нашей железнодорожной сети, а современное положение — от устойчивости транспорта. Идя к этим целям, он уже не обращал никакого внимания на препятствия, считая, что их надо устранять, чего бы это ни стоило. Читать далее
Назначение Трепова доставляет мне большое облегчение. Во-первых, заслуга Трепова в том, что он не терпит Германии. Его пребывание во главе правительства, значит, гарантирует нам, что Союз будет лояльно соблюдаться и что германские интриги не будут больше так свободно развиваться. Кроме того, он — человек энергичный, умный и методичный; его влияние на различные ведомства может быть только превосходное.
Достигшая за последние дни крайних пределов общая напряженность момента разрешилась двумя указами: об отставке Штюрмера и о десятидневном перерыве парламентской сессии. Читать далее
Дорогой мой ангел! Принимала старика Штюрмера. Он сообщил мне о твоем решении — дай Бог, чтобы все было к добру, хотя меня больно поразило, что ты его уволил из Совета Министров. У меня стало очень тяжко на душе — такой преданный, честный, верный человек! Читать далее
Тоскливо приближается отъезд сына Левы, и очень тяжело. 11 месяцев прожил со мной. Что делать! Вечером Лева прочел вслух «Альберта» Л. Толстого и очень взволновался.
Я видел арестованного солдата. Он шел между двумя конвойными с ружьями на плечах, шел он пошатываясь, глядя в землю, с какой-то белой перевязкой на шее, в мятом походном пальто. Глаз его я не видел. Лицо было розовато-серое. А сзади бежал мальчишка и кричал: «Поймали, поймали!»
Бедное, бедное человеческое сердце!
Имел длинный разговор с НикиРоссийский император и в очень резкой форме. Я хотел вызвать его на дерзость. Но он все молчал и пожимал плечами. Я ему прямо сказал: «Мне было бы приятнее, чтоб ты меня обругал, ударил, выгнал вон, нежели твое молчание. Неужели ты не видишь, что ты теряешь корону. Опомнись пока не поздно. Дай ответственное министерство. Еще в июне я тебе говорил об этом. Ты все медлишь. Смотри, чтобы не поздно было потом. Пока еще время есть, потом уже поздно будет. Как тебе не стыдно было, поверить, что я хотел свергнуть тебя с престола. Ты меня всю жизнь знаешь, знаешь, как я всегда был предан тебе, я это воспринял от отца и предков. И ты меня мог заподозрить. Стыдно Ники мне за тебя».
В таком духе я говорил — он все молчал. Еще накануне Шавельский с ним долго говорил на эту же тему и тоже ничего. После этого я понял, что все кончено и потерял надежду на его спасение. Мы катимся быстро по наклонной плоскости и рано или поздно он корону потеряет. Ведь странно, что все, даже социалисты, его лично любят. Они мне сами говорили, что у него чудное сердце, прекрасная душа, он умный, симпатичный. Она его погубила окончательно.
Мы никакая не нация. Национальное чувство в нас просыпается, только когда мы вляпываемся в дерьмо, когда всё совсем плохо (эта война закончится или очень хорошо, или очень плохо, половинчатый результат, безопасность имперских границ в отсутствие победы приведёт к ужасному моральному разложению). Иначе невозможно.