Я еще не умерла, но действительно, почти все время в таком состоянии, что с меня можно было бы писать «nature morte».
Почему-то все устаю. Думаю, что от непривычки жить в городе. Не хватает воздуху, а в комнате целый день солнце, некуда от него укрыться. У меня есть статья Крученых.
Я Вам на этой неделе непременно позвоню или сообщу письменно, когда буду дома. На этих днях были кое-какие хлопоты в связи с изданием журнала, который печатается уже, и еще есть дела. Картин я начала писать сразу 2, одну реальную, другую супрематистскую. Первую не имела силы кончить, так чуждо мне это, особенно работа по памяти без натуры, что я ее бросила и не вернусь к ней, 2-ю почти кончила. Найдете ли Вы ее колорит преображенным, я не знаю, но я нашла для себя в ней новый путь к колористическим изысканиям, если он с преображенным путем не разошелся, то значит, он возможен и в супрематистской живописи. Мне хочется писать большие вещи, но выжидаю свободное время, писать урывками не имеет смысла. Я все люблю делать только с удовольствием и неожиданные, случайные перерывы в работе меня терзают и ломают цельность замысла. Вообще, очень хочется быть сначала художницей, а потом уже всем остальным, и думаю, что так скоро и будет.
Бывают утра, когда заняться своим туалетом мне кажется столь же трудным, как совершить один из двенадцати подвигов Геркулеса! И я все чего-то жду — революции или землетрясения — что избавило бы меня от этого трудного дела.
Тон приказов меняю резко. Издаю один, где требую большей аккуратности при несении караульной службы, говоря, что необходимо немедленно со всех постов скамейки, табуретки и «прочую дрянь» убрать; заканчиваю требованием, чтобы солдаты ходили прилично одетыми и с погонами, «дабы можно было во всякое время отличить солдата от беглого арестанта». Читать далее
На улицах ловили дезертиров; патрули, проверявшие документы, сами походили на дезертиров. Два офицера отобрали у женщины мешок с сахарным песком. Она вопила: «Ироды!..». Когда она ушла, один из офицеров крикнул вслед, что скоро ее приставят к стенке, — Керенский потакает мешочникам, но и на него найдется управа. Читать далее
Я отказываюсь обвинять русских солдат, даже сейчас, принимая во внимание парадоксальное положение, в котором они оказались. Воюет только герой или же тот, кого заставляют. Невозможно заставить всех быть героями.
Самовольный отход частей с позиций считаю равносильным измене и предательству. Поэтому категорически требую, чтобы все строевые начальники в таких случаях не колеблясь применяли против изменников огонь пулеметов и артиллерии. Всю ответственность за жертвы принимаю на себя. Бездействия же и колебания со стороны начальников буду считать неисполнением их служебного долга и буду таковых немедленно отрешать от командования и предавать суду.
Хлебопеки забастовали: не хотят печь хлеб в намерении следовать к себе по домам. «Комкора» я поддержал в решении применить к ним кровавые меры понуждения, тем более что таковые по последнему приказу Корнилова разрешаются. Итак, окончена наша игра в солдатики!!
Более чем когда в своей исторической жизни «Расея решилася»! Свобода, свобода!.. Да всем ли людям она так нужна, когда было бы более близко их сердцу и душе вообще счастье, благополучие — хотя бы такие, как для свиньи в навозе и грязи!
Читать далее
Обращение к ворам
Граждане-воры! Обращаюсь к вашему чувству порядочности… Третьего дня я имел неосторожность повиснуть на подножке трамвая, имея в карманах пиджака портмоне, в котором находилось все мое «движимое и недвижимое» имущество: около 300 рублей денег, просроченный паспорт, копия приговора, по которому я провел вместе с вашими товарищами 4 года в «Крестах», квитанция на отданные в починку штиблеты и несколько визитных карточек. Читать далее
Во время налета на мою квартиру так называемых полуботковцев ими похищены из моего письменного стола бумага и конверт с бланком командующего войсками Киевского военного округа и главного начальника Киевского военного округа. Ввиду того, что этими бланками могут воспользоваться с шантажными и вымогательскими целями, считаю необходимым предостеречь всех и просить относиться с особой осторожностью к письмам, написанным на бланках главного начальника Киевского военного округа и в конвертах с бланком командующего войсками Киевского военного округа.
Читать газету теперь — это все равно что пить кровь. Утром проснешься, набросишься на нее, «напьешься» до одурения, а кончишь, отбросишь и, точно пьяный, готов опять заснуть.
Не писала я вам, дорогой Валентин Федорович, и не благодарила за присланные книжечки и фотографии потому, что была нездорова; да и события, и положение всех дел в России — мучительно угнетают, отнимают энергию жизни, которая долго во мне жила, а теперь как будто вся утратилась. Читать далее
За Молодечно, под Крево, был сосредоточен кулак против немцев. Яблоку негде было упасть. В каждом перелеске — батареи, войска. С трудом нашли место для второй летучки, но опасное, неприкрытое. Я никогда не видала такого артиллерийского боя. Разговаривать нельзя было, в ушах стоял гул. Подвозили все новые и новые снаряды, лопались орудия.
Раненых было немного. Большинство инвалиды, офицеры, солдат было мало, с пустяшными ранениями.
— Ну перевязывай, тебе говорят, — и солдат тыкал сестру в нос обрубком пальца.
— Подождите, товарищ, есть раненные в живот…
— А я тебе говорю, перевязывай.
— Не могу, распоряжение…
— Ах ты, сволочь этакая! Б…ь офицерская! Перевязывай, тебе говорят! Читать далее
Среди ночи я был разбужен страшными криками. Через окно было видно небо, объятое заревом пожара. С улицы неслись крики, слышался какой-то треск и шум, звон стекол, изредка раздавались выстрелы. Наскоро одевшись, я вышел в коридор. Навстречу мне шел мой офицер-ординарец. «Ваше превосходительство, в городе погром, отступающие войска разбивают магазины», — доложил он. Я спустился в вестибюль гостиницы. Прислонившись к стене, стоял бледный как смерть старик, кровь текла по длинной седой бороде. Читать далее
Меня свезли в кресле к обедне в церковь Знамения. Видела там в.к. Павла АлександровичаОдин из старейших членов семьи Романовых, дядя императора Николая II, сын Александра II, его дочь Марию ПавловнуБывшая жена шведского принца Вильгельма, дочь великого князя Павла Александровича и детей Палей. Великий князь страшно удручен катастрофой. Оказывается, изменившие полки были гвардейскими, и прорыв достигает 25 верст!
Был в церкви — единственное убежище теперь, где еще раздаются слова любви и мира посреди повсеместных криков о ненависти, мести, предательстве, истреблении и т. д. Соседи получили № «Рыбинского листка» с рядом первостепенной важности известий: немцы прорвали наш фронт под Тарнополем и на 30 верст нас прогнали. Это, я боюсь, создает опасность для наших у Галича. Ушел из правительства князь Львов, разойдясь с социалистами, и премьером сделался Керенский, сильно, кстати сказать, изменившийся за последнее время. Читать далее