Около семидесяти пяти офицеров во главе с подполковником Ивановым пришли ко мне с просьбой разрешить им влиться в строй батальона для совместной атаки. За ними последовали около трехсот наиболее здравомыслящих и храбрых солдат полка. Таким образом, численность батальона возросла до тысячи человек.
Мы решили наступать, чтобы пристыдить солдат, и полагали, что они не дадут нам погибнуть на ничейной земле. Солдаты на обоих флангах нашего батальона издевались над нами.
— Ха-ха! Вот это наступление — бабы и офицеры! — зубоскалили они.
— Они нас просто дурачат! Где это видано, чтоб офицеры ходили в атаку, как солдаты, с винтовками в руках?
— Поглядим, как бабенки побегут! — выдал какой-то парень под общий хохот собравшихся.
Мы скрежетали от ярости зубами, но сдерживали себя, чтобы не отвечать им. Ведь мы все еще надеялись на этих людей. Верили, что солдаты последуют за нами, и потому не хотели восстанавливать их против себя.
Наконец был дан сигнал к атаке. Мы перекрестились и, сжимая винтовки, выскочили из окопов и бросились вперед под губительным огнем пулеметов и артиллерии, готовые отдать жизнь за Отечество и свободу. Мои отважные девчонки, воодушевленные присутствием мужчин в своих рядах, упорно шли под градом пуль навстречу врагу.
Каждая секунда несла с собой смерть. И в голове у каждого из нас была только одна мысль: «Пойдут солдаты за нами или нет?». Мерзавцы все никак не могли взять в толк, то ли мы шутим, то ли идем в атаку всерьез. И впрямь все это казалось им каким-то розыгрышем. Ну как это жалкая группа из тысячи женщин и офицеров может атаковать неприятеля после двухдневной артиллерийской подготовки на участке фронта шириной в несколько верст? Невероятно, немыслимо!
Сквозь грохот артиллерии и треск ружейных выстрелов мы вдруг уловили звуки, свидетельствовавшие о том, что в нашем тылу началось большое волнение. Первым из окопов выплеснулся наш полк, а затем, словно заразившись его примером, на обоих флангах начали подниматься и другие части, одна за другой, включаясь в общее наступление, и вскоре почти весь корпус пошел в атаку.
Мы с еще большей силой рванулись вперед и, не дав германцам опомниться, заняли их первую линию укреплений, затем вторую. Один только наш полк захватил в плен две тысячи германцев. Но во второй линии траншей нас поджидала пагубная отрава. Там было пропасть сколько водки и пива. Половина наших солдат, набросившись с остервенением на спиртное, перепилась. Мои девчонки, правда, и здесь сделали доброе дело, уничтожив по моему приказу несколько ящиков со спиртным. Если бы не они, весь полк был бы пьян. Я кидалась взад-вперед, умоляя солдат прекратить пьянство.
А ведь среди нас оказалось немало раненых, о которых следовало позаботиться. Несколько моих девчат погибли, многие были ранены. Эти последние вели себя исключительно стойко. Как сейчас вижу перед собой лицо Клипатской, лежащей в луже крови. Я подбежала к ней, хотела помочь, но было слишком поздно. У нее было двенадцать ран от пуль и шрапнели. Слабо улыбнувшись, она произнесла чуть слышно:
— Ничего, милая!
Бывают утра, когда заняться своим туалетом мне кажется столь же трудным, как совершить один из двенадцати подвигов Геркулеса! И я все чего-то жду — революции или землетрясения — что избавило бы меня от этого трудного дела.
Тон приказов меняю резко. Издаю один, где требую большей аккуратности при несении караульной службы, говоря, что необходимо немедленно со всех постов скамейки, табуретки и «прочую дрянь» убрать; заканчиваю требованием, чтобы солдаты ходили прилично одетыми и с погонами, «дабы можно было во всякое время отличить солдата от беглого арестанта». Читать далее
Я еще не умерла, но действительно, почти все время в таком состоянии, что с меня можно было бы писать «nature morte». Читать далее
На улицах ловили дезертиров; патрули, проверявшие документы, сами походили на дезертиров. Два офицера отобрали у женщины мешок с сахарным песком. Она вопила: «Ироды!..». Когда она ушла, один из офицеров крикнул вслед, что скоро ее приставят к стенке, — Керенский потакает мешочникам, но и на него найдется управа. Читать далее
Я отказываюсь обвинять русских солдат, даже сейчас, принимая во внимание парадоксальное положение, в котором они оказались. Воюет только герой или же тот, кого заставляют. Невозможно заставить всех быть героями.
Самовольный отход частей с позиций считаю равносильным измене и предательству. Поэтому категорически требую, чтобы все строевые начальники в таких случаях не колеблясь применяли против изменников огонь пулеметов и артиллерии. Всю ответственность за жертвы принимаю на себя. Бездействия же и колебания со стороны начальников буду считать неисполнением их служебного долга и буду таковых немедленно отрешать от командования и предавать суду.
Хлебопеки забастовали: не хотят печь хлеб в намерении следовать к себе по домам. «Комкора» я поддержал в решении применить к ним кровавые меры понуждения, тем более что таковые по последнему приказу Корнилова разрешаются. Итак, окончена наша игра в солдатики!!
Более чем когда в своей исторической жизни «Расея решилася»! Свобода, свобода!.. Да всем ли людям она так нужна, когда было бы более близко их сердцу и душе вообще счастье, благополучие — хотя бы такие, как для свиньи в навозе и грязи!
Читать далее
Обращение к ворам
Граждане-воры! Обращаюсь к вашему чувству порядочности… Третьего дня я имел неосторожность повиснуть на подножке трамвая, имея в карманах пиджака портмоне, в котором находилось все мое «движимое и недвижимое» имущество: около 300 рублей денег, просроченный паспорт, копия приговора, по которому я провел вместе с вашими товарищами 4 года в «Крестах», квитанция на отданные в починку штиблеты и несколько визитных карточек. Читать далее
Во время налета на мою квартиру так называемых полуботковцев ими похищены из моего письменного стола бумага и конверт с бланком командующего войсками Киевского военного округа и главного начальника Киевского военного округа. Ввиду того, что этими бланками могут воспользоваться с шантажными и вымогательскими целями, считаю необходимым предостеречь всех и просить относиться с особой осторожностью к письмам, написанным на бланках главного начальника Киевского военного округа и в конвертах с бланком командующего войсками Киевского военного округа.
Читать газету теперь — это все равно что пить кровь. Утром проснешься, набросишься на нее, «напьешься» до одурения, а кончишь, отбросишь и, точно пьяный, готов опять заснуть.
Не писала я вам, дорогой Валентин Федорович, и не благодарила за присланные книжечки и фотографии потому, что была нездорова; да и события, и положение всех дел в России — мучительно угнетают, отнимают энергию жизни, которая долго во мне жила, а теперь как будто вся утратилась. Читать далее
За Молодечно, под Крево, был сосредоточен кулак против немцев. Яблоку негде было упасть. В каждом перелеске — батареи, войска. С трудом нашли место для второй летучки, но опасное, неприкрытое. Я никогда не видала такого артиллерийского боя. Разговаривать нельзя было, в ушах стоял гул. Подвозили все новые и новые снаряды, лопались орудия.
Раненых было немного. Большинство инвалиды, офицеры, солдат было мало, с пустяшными ранениями.
— Ну перевязывай, тебе говорят, — и солдат тыкал сестру в нос обрубком пальца.
— Подождите, товарищ, есть раненные в живот…
— А я тебе говорю, перевязывай.
— Не могу, распоряжение…
— Ах ты, сволочь этакая! Б…ь офицерская! Перевязывай, тебе говорят! Читать далее
Среди ночи я был разбужен страшными криками. Через окно было видно небо, объятое заревом пожара. С улицы неслись крики, слышался какой-то треск и шум, звон стекол, изредка раздавались выстрелы. Наскоро одевшись, я вышел в коридор. Навстречу мне шел мой офицер-ординарец. «Ваше превосходительство, в городе погром, отступающие войска разбивают магазины», — доложил он. Я спустился в вестибюль гостиницы. Прислонившись к стене, стоял бледный как смерть старик, кровь текла по длинной седой бороде. Читать далее
Меня свезли в кресле к обедне в церковь Знамения. Видела там в.к. Павла АлександровичаОдин из старейших членов семьи Романовых, дядя императора Николая II, сын Александра II, его дочь Марию ПавловнуБывшая жена шведского принца Вильгельма, дочь великого князя Павла Александровича и детей Палей. Великий князь страшно удручен катастрофой. Оказывается, изменившие полки были гвардейскими, и прорыв достигает 25 верст!