15 июля 1917. Александр Бенуа

Без вымысла

Проект 1917 — это события, произошедшие сто лет назад и описанные их участниками. Только дневники, письма, воспоминания, газеты и другие документы.
Проект начинается 14 ноября 1916 и заканчивается 18 января 1918.

Петроград

Еще в самом начале революции основатель «Русской воли» г. Амфитеатров разразился «пламенной» статьей против памятника Николаю, названного им «идолом самодержавия». Во имя революционных идей, во имя борьбы с самодержавием он требовал его свержения или, по крайней мере, его удаления.

Теперь он проводит ту же программу на страницах своего «Бича». Сочувствующие ему художники иллюстрируют его идеи о необходимости сдачи этих произведений искусства в музеи и о неуместности сохранения бронзовых кумиров императоров на стогнах революционной России… Я, впрочем, не возвращался бы больше к этой теме, считая ее настолько ясной, что и тратить время на нее не стоит, но вот на днях мне случилось беседовать с одним молодым и видным деятелем, и я вдруг увидал, что вовсе этот вопрос не так уж ясен для всех и что раз умные и свежие люди способны мыслить в духе Амфитеатрова, то, следовательно, эти мысли носятся как зараза в воздухе и нужно принимать против них какие-то меры.

Аргументы у моего собеседника, в котором я не могу видеть случайного встречного, очень близки к аргументам отца «Русской воли». Бронзовые статуи царей сооружены для поддержания культа царизма. Их нужно теперь убрать, раз идет борьба с царизмом и его идеологией. Если эти памятники художественно хороши, то им место в музее. Если они плохи, то их можно расплавить на вещи полезные. На место же их следует поставить памятники, знаменующие великие события освободительного движения и лики его борцов.

Формулы очень ясные. Да и, казалось, трудно было бы что-нибудь против них возразить, ибо действительно против монархического принципа идет борьба, ибо памятники действительно являются апофеозами монархов, ибо следовало бы ознаменовать важнейшие моменты революционной истории, ибо надо надеяться, что освобожденная Россия создала бы памятники, вполне достойные исповедуемых ею идей.

Но вот, к сожалению, в самом начале этой цепи рассуждений приходится указать на два пробела, которые и подтачивают все остальное построение, делают его негодным. Вспомнили обо всем, но забыли об искусстве и об истории, а как раз эти два начала требуют величайшей осмотрительности в отношении к себе.

Перечисленные формулы эти уже пленили не раз людей революционно настроенных. В дни Великой французской революции по милости их были низвергнуты и перелиты в пушки сотни шедевров, и среди них конная статуя Генриха IV на Pont Neuf в Париже — шедевр Франкавиллы (от которого остались одни фрагменты в Лувре), конная статуя Людовика XV на Place de la Concorde — шедевр Бушардона (от которого остались лишь изображения) и конная статуя Людовика XIV на Place Vendome — шедевр Жирардена (остались лишь модели).

И что же, история придумала очень ядовитую месть за попрание ее прав. Вместо прекрасной статуи Генриха IV Париж все же обладает монументом этого монарха, но уже в виде очень посредственного изделия г. Лемота, сооруженного при Людовике XVIII; вместо прекрасного памятника Людовика XV (сообразно с которым и получила свою архитектурную обработку вся Площадь Согласия) высится памятник, не имеющий к ней никакого отношения и знаменующий тирана-фараона XIX египетской династии; вместо идола «короля солнца» воздвигнут выкупленный после коммуны у американцев столп, обожествляющий корсиканца, «надувшего» революцию.

Если далее мы бы сделали обзор вообще всем памятникам на свете, то увидали бы, что последовательное применение принципа «политической морали» в вопросе об их сохранении или удалении привело бы Европу к ужасающему художественному разорению. Пришлось бы низвергнуть колонны Траяна и Марка Аврелия в Риме, пришлось бы удалить прекрасные бронзы Джиованни да Болонья, Донателло и Вероккио во Флоренции, Падуе и Венеции, пришлось бы убрать «великого курфюрста» Шлютера, «Старого Фритца» Рауха, просвещенного Иосифа II и Христиана IV; пришлось бы даже удалить и изумительные статуи саксен-тюрингских князей в соборе Наумбурга и конное изваяние Конрада III на Бамбергском соборе. Все они представляют «деспотов», кондотьеров-грабителей, «угнетателей», «империалистов», «захватчиков» и т. п.

С другой стороны, кому сейчас какое дело, что был или не был тот или иной из увековеченных в металле и в камне монархов или тот или иной воитель тираном или мерзавцем. Но обратно — всему миру, как недемократическому, так и демократическому очень большое дело до того, чтобы великолепная колонна форума Траяна оставалась бы на своем месте вечно и вещала о далеком пройденном этапе истории, радуя в то же время глаз своими чудесными пропорциями; и столь же важно, чтобы против Santo в Падуе так же, как пять веков назад, шагал конь Гаттамелаты и заносился бы жест оседлавшего его воина, чтобы все так же гордо гарцевал Коллеони, оглядывая сказочную площадь против церкви Zanipolo, чтобы все так же вырезалась на Бранденбургском мосту пышная масса того, с кого начался роковой для Европы расцвет Пруссии. И не менее для нас и для всего света важно, чтобы «Медный Всадник» вздымал своего коня над бездной, чтобы «Николай Палкин», караколируя на манежной лошади, глядел из-под прусской каски на «свою» площадь с собором, имеющим вид тоже воина с золотым шеломом, чтобы Екатерина II свешивала свой шлейф на беседу откормленных и ленивых сановников и искусных генералов и чтобы Александр III встречал прибывающих из глубин России тем упрямым вызовом, который страна в свое время не сумела побороть и за который ей пришлось так жестоко расплачиваться.

Впрочем, мне необходимо, прежде чем идти дальше, условиться о том, что и я защищаю. Я, главным образом, защищаю художественно-историческую ценность вещей. Если бы можно было издать закон, навеки изгоняющий с площадей плохие памятники, то работы для сносителей памятников сразу получилось бы немало, а мы, люди, любящие искусство, могли бы только радоваться подобной деятельности охранения хорошего вкуса. У нас в одном Петербурге, при всей нашей скудости, нашлось бы несколько случаев приложить свои силы для такой цели. Следовало бы в первую голову убрать игрушечного Петра I в Летнем саду и двух «Петров для начального образования» на Адмиралтейской набережной — эти печальные свидетельства вкуса Николая II. Далее мы бы убрали срамящий нашу эпоху памятник Глинки у консерватории, а также срамящий Пушкина памятник на Пушкинской улице, потешного Пржевальского с его верблюдом и все убогие бюсты великих людей в Александровском саду. Еще следовало бы убрать Суворова, Лермонтова, ужасный мавзолей на Кронверкском и т. д. А в Берлине, Париже, Вене и по всем итальянским городам какое было бы раздолье для такой очистительной деятельности! Какой победой хорошего вкуса был бы день, когда всю Siegesallee, эту ерундовую чепуху, для нас, художников, не оставляющую сомнения в коренной бездарности Вильгельма — свезли бы на городскую свалку камня!

Но вот беда в том, что не во имя красоты взывают наши цензоры от революции, а во имя революционных идей, и при последовательном осуществлении таких воззваний человечеству грозит лишиться самых прекрасных вещей и как раз сохранить всякую дрянь — за то только, что эта дрянь изображает очень почтенных деятелей.

Впрочем, и Амфитеатров, и мой недавний собеседник предлагали не сносить, а свезти кумиры в какой-то музей. Там-де эти статуи перестанут быть идолами, а станут себе скромненькими номерами каталога наравне с «Первым шагом» Каменского и всякими Парисами и Амурами. Но, во-первых, если уже «искоренять гнусности», то лучше их уничтожить без остатка, — это по крайней мере последовательно: «Николай I» и в амбаре будет казаться внушительным богом военщины, а к Петру I и в музее будут ходить на поклонение (да еще сколько найдется у них новых поклонников только потому, что «их обидели»). Ну, и затем, оставляя эти доказательства от абсурда, нужно вспомнить, что великое и прекрасное художественное произведение имеет право на то место, для которого оно предназначалось и в виду которого оно создавалось. Одно дело фальконетовский Петр среди строгой декорации Сенатской площади или растреллиевский Петр на фоне фронтона Михайловского замка, а совсем другое эти статуи будут представлять в залах или хотя бы в садах музея.

Вот этого я никак не могу понять, за что мы будем себя сами обижать и обкрадывать? Зачем мы станем губить ту красоту, которая нам досталась в наследство, а не будем беречь ее, чтобы пользоваться ею? Ведь вся красота и Петербурга, и Москвы, и отчасти Парижа — «произведения царизма»; что же, во имя прекрасных революционных идей нам нужно начать с того, чтобы повыбросить всю эту «чужую ветошь», которая недостойна обслуживать народ, добывший себе свободу?

Когда я хожу по Версалю, у меня среди всяких чувств, которые наполняют мое сердце, одно определяется особенно ярко. Это чувство какого-то умиления перед всеобъемлемостью, перед мудрой терпимостью и незлобивостью народного гения. Ведь Версаль был более чем что-либо обречен на гибель в качестве искупительной жертвы за все грехи ancien regime'a. Вот памятник исполинского размаха, который действительно более создан для того, чтобы он каждой своей линией, каждой затеей, любой статуей, малейшей вазой напоминал о божественности монархической власти, о величии короля-солнца, о незыблемости устоев. А между тем сейчас тот же памятник говорит как раз о чем-то обратном — о божественности искусства, созданного людьми из народа, он низводит «Луи Каторза» в разряд актера, играющего роль в стильно-аллегорическом празднике, он убеждает в том, что устои рухнули. Vita brevis, ars longa. И не думайте, чтобы туда ездили на поклон одни сторонники старого порядка. Нет, там или просто гуляют няньки с ребятами и ухаживающие за ними солдаты (самый демократический элемент), или рыскают туристы, жадные до эстетических наслаждений, или бродят поэты, для которых все прошлое истории одинаково пленительно и которые готовы также упиваться грустью перед «хижиной» Марии Антуанетты, как и перед ванной, в которой был убит Марат. И умная республика ассигнует миллионы на поддержку того, что создано низвергнутыми ею тиранами, и, мало того, имеет достаточно вкуса и такта, чтобы гордиться всем этим пантеоном, всем этим храмом «à toutes es gloires de la France».

И еще два слова о «заменах». Зачем и кому нужны эти символические замены? Даже в случае, если они будут удачными, то все же станет досадно, зачем одно хорошее вытеснено другим хорошим. Ведь места свободного под небом достаточно. Ведь хотя бы в Петербурге можно поставить что угодно и против каждой из сторон Исаакия, и на противоположном конце Александровского сада, и на бывшей разводной площадке перед Зимним дворцом (отличное «символическое» место), и на выступе перед Биржей, и на Марсовом поле, и где угодно. Так нет же. Имеются особые любители до того, чтобы вот убрать Фальконета и именно на то же место поставить что-то другое. Это касается и зданий. Казалось, и всякое прекрасное здание надо беречь и нечего его перестраивать. И опять-таки с особым смаком во все времена люди занимались вместо строительства перестроительством, безрассудно опустошая свои собственные кошельки на двойную работу — на ломку старого прекрасного и на сооружение нового, которое очень часто было уже вовсе не прекрасно.

Ведь никакие и самые даже прекрасные идеи не могут гарантировать, что заменяющее будет равноценно в художественном смысле, как заменяемое. Это очень легко сказать. «Неужели русская демократия не найдет в себе сил создать памятники, столь же прекрасные, как и памятники, созданные царизмом?» Произнесенная на митинге такая фраза неминуемо сорвет гром энтузиазма, и каждый аплодирующий в эту минуту готов будет схватить лом, чтобы идти сокрушать старое и послужить делу проложения путей для нового. Но, увы, митинговый экстаз и реальная проверка жизни — вовсе не совпадающие вещи, и если довольно простым представляется снос старого, то весьма и весьма трудным, проблематичным является воздвижение столь же прекрасного или еще лучшего.

К тому же красоты, созданные при монархии, только кажутся рожденными произволом, на самом же деле в них проявились достижения очень сложной, многовековой культуры; они — результат бесконечной цепи традиций, бесконечного «атавизма идеалов», и именно идеалов, а не просто угодничества. «Медный всадник» хорош не только потому, что очень искусно передан скачущий на горячем коне всадник (хотя и это могло бы быть радующим чудом искусства), а потому, что авторам удалось во всей посадке, в челе, в глазах, в нервности жеста Петра, в ноздрях, в гриве, в напряжении шеи, в каждом мускуле ног, даже в хвосте коня передать то самое, что больше всего волнует, когда это видишь в жизни: безграничную силу человеческой воли, способную подчинить себе природу, сделать ее своей сотрудницей. Всадник сросся с конем, а конь, несущий всадника, так же «гениален», как всадник. Именно этот обузданный конь дает всаднику предельную мощь, делает его непреодолимым, ведет его к победам, разделяя с ним грозные опасности и рискуя низринуться вместе с ним в пропасть. Для убедительного выражения такой мысли потребовалась, разумеется, не одна прихоть «северной Семирамиды» и даже не удача ее выбора, а то, что Фальконет и г-жа Колло были истинно «лучшими людьми Франции», были из того же теста воспитанных бесконечным рядом поколений идеалистов, как и те люди, которые спустя немного времени создали революцию. «Медный Всадник» — революционный памятник монарху-революционеру.

Да и другие памятники (из тех, которые я защищаю во имя искусства) не могут считаться блажными порождениями прихоти и просто идолами самодержавия. Сейчас, разумеется, довольно затруднительно об этом говорить, ибо мы слишком все нервны и подозрительны. Попробуй-ка я защищать клодтовского кирасира, и еще выйдет так, что я превозношу самую жуткую личность Николая. Но вот на примере памятника Александра III мы можем отметить даже такой случай, что художник противопоставил свою дерзкую мысль воле заказчика-государя и вынес столь жестокий приговор царю-миротворцу («автору договоров с союзниками»), что заказчика с самого открытия памятника не покидала мысль отправить его в ссылку в Сибирь, подальше от своих оскорбленных сыновьих глаз. И что же, неужели мы, покорно называющие Петербург Петроградом, как то пожелал Николай II, и здесь последуем его вкусу, его произволу — согласимся удалить произведение Трубецкого, мощь которого опять-таки обусловлена не просто удачей мастера, но глубоким проникновением художника в задачу? Александр III на Знаменской площади не просто памятник какому-то монарху, а памятник, характерный для монархии, обреченной на гибель. Это уже не легендарный государь-герой, не всадник, мчащийся к простору, а это всадник, который всей своей тяжестью давит своего коня, который пригнул его шею так, что конь ничего более не видит. Это поистине монумент монарху, поощрявшему маскарад национализма и в то же время презиравшему свой народ настолько, что он считал возможным на все его порывы накладывать узду близорукого, узкодинастического упрямства.

Пусть же стоят эти памятники. Пробудить или питать особые симпатии к царизму они неспособны. Что умерло, то умерло навсегда и бесповоротно. Но они в одно и то же время и наше, полное уроков для будущего, прошлое, они же способны нам доставлять ту художественную радость, которую доставляют нам сочинения поэтов и музыкантов. Или мы обречены больше никогда не слышать «Жизни за царя» Глинки, оперу, которую каждый из нас знает наизусть и всегда ненавидел за сюжет? Или мы обречены выбросить выход Екатерины из «Пиковой дамы», запретить главы об Александре I в «Войне и мире», не слушать более Шаляпина в «Годунове»? Но это же бессмысленно, это же значит создавать соблазны.

Кто скажет, чего только не потребовалось в «алхимии художественного творчества», чтобы родить эти драгоценности, и можно ли думать, что сейчас люди нового миросозерцания найдут сразу эквивалентные по зрелости и прелести достижения? Не так-то просто родить шедевр. Мало для этого высоких лозунгов, нужна еще сложившаяся культура, нужно накопление опыта, нужна проверка, нужны традиции. И начинать с того нового, что уничтожать все старое, — это так же необдуманно и прямо глупо, как, не выстроив нового дома, поджигать старый. Как бы не очутиться с одними храбрыми фразами на устах, но и с пустотой в руках перед новым поворотом истории. И как бы не лишить искусство этой новой эры того бодрящего ощущения, что оно, как и предшествующее искусство, выходит за пределы идеалов данного дня и данных ощущений и что создается для «вечности».

Будем копить искусство, а не тратить. Этот вид бережливости приличествует демократии. Тратить мы успеем всегда, когда накопим так много, что художественная красота станет в России явлением обыденным. Впрочем, и тогда можно быть уверенным, что обыденным не станут ни оба Петра Фальконе и Растрелли, ни Александрийский столп, ни статуя Трубецкого, ни шедевр Клодта, ни даже Екатерина II Микешина. Пусть они все себе стоят, вырисовывая свои красивые или эффектные массы на фоне неба и соседних зданий, пусть у подножий их суетится толпа, которая уже никогда не встанет ни перед бронзами, ни перед живыми на колени.

В заключение я еще раз извиняюсь перед читателями, если им покажется, что я ломлюсь в открытую дверь, а все сказанное просто лишним. Повторяю, я бы не вернулся к этой уже раз затронутой теме, если бы меня не побудила это сделать та самая беседа с молодым, даровитым и высокоинтеллигентным деятелем, о котором я упомянул вначале, — беседа, произведшая на меня прямо жуткое впечатление. Дай бог, чтобы моя тревога оказалась просто неосновательной, и охотников до уничтожения памятников окажется так мало, что действительно не стоило и говорить о грозящей им опасности. Но ведь вспоминаю еще: могла же при Союзе деятелей искусства образоваться целая «комиссия уничтожения памятников», да и вообще мало ли что не взбредет нашему вконец расхворавшемуся и обезумевшему времени?

#Война памятников

✍ Также в этот день

деревня Слепнёво

И целый день, своих пугаясь стонов,
В тоске смертельной мечется толпа,
А за рекой на траурных знаменах
Зловещие смеются черепа.

Вот для чего я пела и мечтала,
Мне сердце разорвали пополам,
Как после залпа сразу тихо стало,
Смерть выслала дозорных по дворам.

#Черный передел

Ай-Тодор, Крым

Как обычно, была в церкви. Изменили время, все часы переведены на час вперед. Ночью спала плохо из-за гнусных москитов — с ними сплошное мучение, и это помимо других бед и напастей.

, и еще

6 Мне нравится

1 Комментировать

Гуляйполе, Александровский уезд, Екатеринославская губерния

Мы получили сведения о том, что КропоткинКнязь, географ, теоретик анархизма уже в Петрограде. Радость в рядах нашей группы неописуемая. Собрали общее заседание группы, которое посвятили исключительно разбору предположений, что скажет нам старик Петр Алексеевич. И все пришли к одному выводу: Петр Алексеевич укажет конкретные пути для организации нашего движения в деревне. Он слишком чуток, от него не ускользнет теперешняя насущная потребность в наших силах для революционной деревни.

, и еще

16 Мне нравится

5 Комментировать

Москва, Большой Власьевский пер., 4

Настоящих партий с реальной программой у нас еще нет. Лозунги партий — совершенно условны, непонятны тем, к кому обращены, не берутся всерьез теми, которые их провозглашают. Так напр., какое реальное значение имеет лозунг «вся земля трудящемуся народу» в муниципальных выборах, где все связано с деловым благоустройством города? Городская дума не призвана решать вопроса о земле для крестьян, ей не принадлежит право законодательных функций. И та масса главным образом городской прислуги, которая соблазнилась лозунгом «земля и воля», введена в заблуждение.

#Учредительное собрание

Обозрение театров

Забастовали официанты.
«Долой чаевые подачки!», «8-часовой рабочий день!», «Уважайте в официанте человека!» — таковы главные лозунги. Что ж, об унизительности «чаевых» уже достаточно говорилось, об «уважении человека» и говорить не приходится, а касательно 8-часового дня можно, конечно, говорить за и против. Но нам скажите, официанты хуже других пудовых «профессионалов»?
В общем, ничего страшного и тем более монархического. И на том спасибо. Читать далее

, и еще

9 Мне нравится

11 Комментировать

Рекомендуемые герои Все