30 мартa 1917. Аполлон

Новый пост

ENGLISH

Свободная
история

ВКонтакте

Фейсбук

Твиттер

ОК

Viber

Скопировать ссылку

31 Поделиться

30 мартa

В этот день:

Убийца Распутина Юсупов освобожден из ссылки

Бенуа пытается спасти дворцы XVIII века от солдат

Аверченко разоблачает спиритизм

Милюков находит германский след в русской революции

Без вымысла

Проект 1917 — это события, произошедшие сто лет назад и описанные их участниками. Только дневники, письма, воспоминания, газеты и другие документы.
Проект начинается 14 ноября 1916 и заканчивается 18 января 1918.

Аполлон

Петроград, ул. Разъезжая, 8

В январской книжке «Аполлона» пришлось, к сожалению, посвятить всего лишь несколько слов вопросу, так болезненно взволновавшему наши художественные круги с первых дней революции: быть или не быть «министерству искусств». Слова эти были написаны под впечатлением собрания у Максима Горького, 4 марта, когда группа наиболее влиятельных наших художников определенно высказалась в пользу такого министерства (и даже немедленного его учреждения) взамен бывшего Министерства Двора; лозунг был дан Александром Бенуа и горячо поддержан Горьким. С тех пор утекло много воды. Проект учреждения ведомства искусств чуть ли не явочным порядком (по 87-й статье революции ?) остался in statu nascendi. Повидимому, сами инициаторы проекта, выдержав бурю нападков довольно неприятного свойства со стороны ряда художественных организаций, решили его отложить до более удобного времени. Но вопрос сам по себе не утратил злободневности. Слишком больно кольнула наш художественно-артистический «пролетариат» неосторожная мысль, неосторожно подхваченная печатью и несколькими собраниями, о казенном мундире на искусство, да еще во дни всеобщей тяги к вольности.

Первыми взбунтовались наши «левые» художники, воспользовавшись случаем посчитаться с «Миром Искусства» и пошуметь на тему футуризма. Партийные страсти разыгрались. Против лозунга, пущенного в оборот Александром Бенуа, образовался «союз художественных, театральных, музыкальных и поэтических обществ, издательств, журналов и газет под наименованием “Свобода искусству”» (целая лига, полутораста обществ), состоялись многолюдные митинги, полились безудержные речи, словом, возгорался тот бесшабашный русский спор, который, как известно, не щадит ни чувства меры, ни личных самолюбий. Это дало повод культурнейшему из председателей на одном из таких митингов (12 марта в Михайловском театре), Вл. Набокову, высказать несколько жестоких правд об «антикультурности и антиэтичности, что вылезает из разных щелей в минуты безвластия и судорожных потрясений». Впрочем, почтенный председатель заметил в этой распре одно беззаконие и не обратил внимания на оборот медали… Натиск против «художественного ведомства», вызвавший столь некультурный водопад, к сожалению, не проявили авторы проекта, «крупнейшие русские художники», «цвет русского искусства»…

Но объяснимся. Что такое «министерство искусств»? С внешней стороны: централизация управления художественными учреждениями страны (музеями, школами, театрами, охраной старины, поощрительными конкурсами и т.д.) и отсюда — неизбежный бюрократизм, чиновная иерархия «блюстителей искусства». Со стороны внутренней: проведение государством определенного вкуса, определенных норм в художественное строительство и, следовательно, всяческая опека над искусством. Другими словами — «огосударствление» искусства, подчинение искусства политике свыше, из центра: официальная художественная диктатура. Такова идея.

Не иначе представляет себе министерство искусств и Александр Бенуа; мысль о централизации и бюрократизации искусства неоднократно высказывалась им, и достаточно ясно. Еще пять лет назад, на Всероссийском съезде художников, он весьма откровенно (откровенность, мы знаем, самая очаровательная из «слабостей» Бенуа) изложил свои доводы в пользу официальной художественной диктатуры, выступив с докладом на тему: «Чем могла бы быть Академия Художеств в настоящее время». Напомним эти доводы несколькими цитатами.

Отвечая на вопрос, почему Академия Художеств в данную минуту не служит, каким либо действительным потребностям искусства, А. Бенуа говорит: «Академия — учреждение чисто государственное, казенное учреждение, обладающее специальной психологией; эта психология присуща в одинаковой степени всему тому миру, который складывается из чиновников, то есть людей подчиненных, внешне зависимых друг от друга, обязанных служить не тому, к чему их влечет свободная мысль и свободный порыв, а тому, что называется предписание и строй. Далее следует пояснение: «Я не желал бы, чтобы в моих словах нашли хоть тень иронии. Как все грандиозное — грандиозность чиновничьего мира прельщает меня своей внушительностью. Господа, есть большая красота в пресловутой “бюрократии”, лично для меня и для многих из вас чуждая, но тем не менее подлинная. Есть в бюрократии и колоссальная сила, такая сила, с которой не может сравниться ни одна другая общественная сила. Не только на великие, но и на красивые дела способна (и я бы сказал даже призвана) эта мощная бюрократия: стоило бы только ей познать свое назначение, прийти к самосознанию, почувствовать свою душу (везде курсив автора), найти настоящих двигателей, которые сумели бы из этого громадного инструмента извлекать все заложенные в существе его, но до сих пор латентно в нем пребывающие симфонии».

А. Бенуа, как мы видим, начинает с апологии бюрократии. Горе Академии не в том, что она бюрократична, а в том, что она «многие годы старается жить не своей жизнью», «старается казаться не казенным учреждением», что бюрократия ее плоха, не отвечает своему великому бюрократическому призванию. Сделавшись окончательно казенной, с помощью новых, к тому призванных людей, Академия возродит искусство, исполнит свою миссию.

Какова же эта миссия? И тут Бенуа вполне последователен. Художественная бюрократия должна «блюсти во всей чистоте так называемый хороший вкус в государстве, воспитывать хороший вкус в юношах и поставлять то же государство такими служителями, жрецами хорошего вкуса». «Это не может быть делом дробной, частичной инициативы одиноких и мелких усилий. Это должно быть делом материальной силы, которое соответствовало бы колоссальным задачам». Иначе говоря, только официальные люди, опирающиеся на огромную мощь государства, могут осуществить и художественное строительство в широких размерах. Разрозненным, частным, общественным организациям это не под силу.

Но где же гарантия того, что «всеохватывающая миссия» бюрократией будет выполнена, что «огосударствение» искусства принесет плоды, а не отвратительнейшее из зол — мертвую казенщину? Бенуа сам ставит и этот вопрос, и отвечает на него не менее ясно и, надо сознаться, удивительно «просто». «Быть может, почтенное собрание, — оговаривается он в конце своего доклада, — привыкшее подразумевать под казенным творчеством непременно скуку, нечто тусклое в красках, банальное и черствое в формах, возмутится на мой призыв и скажет, что лучше не иметь никакой Академии и даже прямо никакого искусства, нежели, чтобы Академия поставила такое искусство. Господа, на это я отвечу только одно. Все дело в людях... Люди имеются, они налицо; они ждут. Дайте только возможность, и перед глазами нашими явится не скучное искусство, а развернется изумительная, быть может, небывалая в истории (!) деятельность... Я вижу перед собой великолепную машину, которая остановилась и ничему не служит; с другой стороны, я вижу людей, которые, я в этом убежден, могли бы привести эту машину в движение на общее благо. Для меня совершенно ясный отсюда вывод, нужно этим людям поручить эту машину. Они-то уж сумеют с ней справиться, они-то знают, как ею воспользоваться. Дайте еще только протянуть проводы от нее к другим колесам государственного механизма… И тогда наступит эра (!), в которой снова создадутся великолепия, достойные самых славных страниц прошлого… Что же, что этой красоте не будет доставать интимной прелести, что ей будет присущ известный “академический холод”. Разве этот холод портит лицо Рима, Версаля, Петербурга?»

Откровенные мысли эти были высказаны Бенуа по адресу бывшей Императорской Академии Художеств и, может быть, в этой редакции и представляли какую-нибудь остроту. Признаться, мне очень жаль, что Академия в то время не поспешила воспользоваться указаниями Бенуа и не сменила свою «плохую» бюрократию новой, подлинной, мощной, чувствующей свою душу. Соблазнительная картина небывалых великолепий могла бы быть создана очень простым средством. Но тогда Бенуа сам назвал свою идею «едва ли реализуемой» и даже счел нужным извиниться на тот случай, если она покажется утопией, на которую не стоить терять времени.

Что же произошло с тех пор? Революция, самая демократичная и радикальная из революций мира… А люди? Должно быть, Бенуа по-прежнему их видит... Одного только не видит Бенуа — самого главного: беспочвенности своей мечты. Даже удивительно, как он может верить в явный софизм казенной диктатуры в наши дни на том основании, что было великолепно казенное искусство римских цезарей, французских королей, византийских и русских императоров. Неужели Бенуа так и не понимает и не чувствует глубокой, бесконечной разницы быта и духа теперь и в эпохи, создавшие Форум, Версаль, Петербург? Неужели надо напоминать труизмы вроде того, что красота, на которую Бенуа ссылается, могла вылиться в формы официального величия только оттого, что тогда официальность была действительно величава, аристократична, повелительна, как обожествленная государственная власть, олицетворявшаяся монархами, «любимцами муз»; что в наше демократичное время, именно потому, что оно демократично, насаждение могущественной бюрократией, так называемого хорошего вкуса, — дело гиблое. И неправда, что есть люди, которые призваны воскрешать мертвое, как бы охотно ни надели они казенные мундиры. Господи, недаром же текут века, недаром перестраиваются силы жизни, меняется духовная и материальная природа государства! Централизованная государственность, оставаясь силой, не является более силой художественно-созидательной. Потому-то и выродились бюрократические академии и официальные искусства всего мира.

Ну вот для наших «ретроспективистов» выходит, что все даром. Быть по сему — и никаких разговоров. «Глубокое убеждение», что прежде было хорошо и что «люди есть», питает парадоксальнейшую из утопий и опаснейший из соблазнов. Мечты, мечты… Нет ничего невиннее мечтаний, даже самых ложных, однако — лишь в том случае, когда они не исполняются. Учредить министерство искусств не так хитро. Юридически и практически это вполне осуществимо (люди, действительно, найдутся)... но что если от этого произойдет не польза, а вред для искусства, что если это именно то, чего не надо делать, дабы уберечь искусство от рутины и патентованного безвкусия, что если государственная опека в широких размерах не создаст «великолепия», достойного самых славных страниц прошлого, а только помешает развиться частной и общественной инициативе, во сто крат, быть может, более призванной в наши дни к художественному творчеству?

Теоретическое опровержение какой бы то ни было идеи — задача чрезвычайно неблагодарная. В конце концов, все идеи неопровержимы, пока мы рассуждаем принципиально (горе большинства «русских споров» не в том ли, что мы привыкли решать самые жизненные вопросы отвлеченно, диалектически, принимая вдобавок личные склонности и пристрастия за аксиомы?). Но принципиальная диалектика в данном случае менее всего уместна. Идея централизации и бюрократизации искусства не нова. У нее своя поучительная история, история реальнейших удач и неудач (удач — в прошлом, неудач — в настоящем). Рассматривать ее применительно к современной России надлежит не отвлеченно, а практически, считаясь с указаниями живого опыта, с примерами других стран, с нашими национальными особенностями, с условиями переживаемого времени. О всех этих «реальностях», по русской привычке, забывают утописты централизации… Мы не сомневаемся, что побуждения их весьма благородны, не менее благородны, чем бурные выступления «левых» художников, которые укоряют «комиссию М.Горького» в «захвате власти» и требуют созыва «художественного учредительного собора». Но дело тут не в благородстве, не в степени «левизны» и уж конечно не в «соборе» на основе «всеобщего равного прямого и тайного» голосования (какая наивность думать, что этим путем можно решить все «проклятые вопросы» искусства!). Дело в трезвой проверке выдвигаемых тезисов и, прежде всего, в тех фактах, которые дает изучение других демократий (ибо в настоящее время всякую социальную проблему только и можно рассматривать «под знаком» демократизма), в особенности — Франции, родины политических идей и смелых государственных опытов. Чему же учит Франция?

Начнем с исторической справки. В дореволюционной Франции ведение искусств было сосредоточено в руках монарха. Первый опыт легализации этого подчинения художеств короне сделан Карлом IX по почину Приматиче. Созданное им учреждение «la surintendance des batiments du Roy» (акт почтительного внимания короля к любимому художнику), было, однако, с юридической стороны весьма несовершенно. Централизацию управления искусствами произвел собственно Кольбер в 1664 году, учредив «la surintendance des batiments du Roy, arts et manufactures». Существование этого королевского «министерства искусств» было прекращено постановлением Учредительного собрания 15 июня 1791 года. С 1792 по 1804 год управлением искусствами находится то в comite de l’instruction publique, то в ministere de l’interieur. В эпоху реставрации королевская власть опять вступает в свои права, но не вполне: обязанности по охране искусства распределяются между короной (музеи, дворцы и мануфактуры) и тем же министерством внутренних дел. С 1804 по 1870 год управление искусствами теряет единство, подчиняясь различным министерствам и образуя то «бюро», то «отделение», то «главное управление». Третья республика отводит искусству место в департаменте народного просвещения. Затем на очень недолгое время (с 14 ноября 1881 по 30 января 1882 года) возникает самостоятельное ведомство (ministere des beaux-arts), после чего происходит окончательное объединение с министерством народного просвещения. Так обстоит дело и сейчас. Во Франции нет министерства искусств, а есть департамент искусств в министерстве народного просвещения.

Сколько перемен после великой революции, сколько колебаний в зависимости от политического ветра и от процесса созревания демократии! При королях все было повелительно просто. Монархи являлись министрами искусства «Божьей милостью», искусство менялось по царствованиям. Свою государственную миссию при этом оно выполняло, поскольку соответствовало тому или другому стилю верховной власти, с ее роскошью, придворным блеском, воинственным пафосом и тщеславной изысканностью (так же как в более отдаленные эпохи, оно выполняло миссию религиозную, подчиняясь церковному авторитету).

С переходом власти к выборной демократии искусство долго не может пристроиться к государству. С одной стороны, демократизованная власть понимает, что искусство — большая культурная сила, которая должны быть соответственно использована (искусство же, в свою очередь, требует поддержки власти для продолжения своего бытия в широких рамках). С другой стороны, эта власть не подготовлена к художественной диктатуре и чужда, по существу, высшим целям искусства, имеющим очень мало общего и с партийной политикой, и с полезностью для народных масс, и с гражданской добродетелью. Единственная, в конце концов, почва для духовного сближения между искусством и правовым государством — идея просвещения народа. Просветительная роль искусства (хотя, разумеется, для искусства эта функция второстепенна) не вызывает сомнений. Vice versa искусство нуждается в просвещении, ибо никакое творчество не может обойтись без знаний и преемственной культуры. Отсюда — естественный на общности не целей, а взаимных интересов. Художественное начальное преподавание, музеи старины, охрана памятников, театр как нравственная школа и т.д. Все это, безусловно, входит в круг государственных забот, и сотрудничество государства в этих пределах напрашивается само собою.

К сожалению, демократическая государственность не ограничила себя в своей художественно-просветительной деятельности указанными пределами. Она пошла дальше, гораздо дальше. В этом-то и заключается великое культурное недоразумение XIX века, которого следует избежать нам в веке двадцатом, на заре демократической перестройки всего здания русской культуры. Новая власть стала подражать монархам-меценатам прошлого, забыв о том, что времена изменились и переменились источники духовно-созидательных сил. Художественный гений отлетел от правящих сфер, а эти сферы продолжали считать себя Олимпом и развивать «всеохватывающую» деятельность по опеке искусства, реставрациям и всяческому насаждению «доброго вкуса», назойливо вмешиваясь во все отрасли художественного строительства. В результате получился тот кошмар официального декаданса, от которого изнывает демократическая Европа. Не оспаривая некоторой пользы от такого вмешательства, трудно даже исчислить причиненный им вред.

Современная Франция в этом смысле — пример поучительный. Управление искусствами во Франции следующее. Во главе управления стоит директор — directeur des beaux-arts, назначаемый президентом республики по предложению министра народного просвещения. Согласно закону 5 апреля 1887 г., функции управления разделены между четырьмя бюро: первое — ведает художественными работами, выставками и мануфактурами (manufactures nationales des Gobelins, Sevres, Beauvais); второе — художественным обучением, музеями и «подпиской» (souscription); третье — историческими памятниками и четвертое — театрами. Каждое из этих учреждений работает под наблюдением инспектора (inspecteur des beaux-arts) и под ответственностью специальных комитетов, большинство которых при своем возникновении составляло подкомиссии совета, основанного еще в 1874 г. (conseil superieur des beaux-arts). Этот совет сначала собирался ежемесячно, потом раз в три месяца; теперь же созывается только для присуждения «prix du Salon» или заграничных поездок (bourses de voyage). Его функция — «la diffusion de l’enseignement du dessin et les reglements nouveaux d’expositions d’etat». Таким образом, французский художественный департамент несет три обязанности: оберегает прошлое искусства (исторические здания, музеи, национальные мануфактуры), содействует современному творчеству (выставки, заказы, приобретения, конкурсы, театры) и обеспечивает широкое развитие искусства в будущем (diffusion de l’enseignement). Забота о памятниках старины поручена особой комиссии — «comission des monuments historiques fondee par arrete du 29 sept. 1837». Ее обязанности: государственная охрана (classement des monuments), реставрация и содержание памятников. Реставрационные работы выполняются архитекторами под контролем генеральных инспекторов. В ведении этой комиссии состоят музеи Клюни и Трокадеро. Национальные музеи, возникшие из королевских коллекций (Лувр, Люксембург, Сен-Жермен, Версаль), имеют во главе хранителя (conservateur) и подчинены общему директору (directeur des musees nationaux), у хранителей — помощники (conservateurs adjoints или attaches); все вместе составляют comite consultatif des musees nationaux. Эти музеи, кроме того, представлены обычно советом, в который входят следующие лица: 1) одиннадцать членов, назначаемых на три года президентом республики (из них 2 сенатора, 2 депутата, 1 conseiller d’etat, 1 conseiller-maitre a la cour des comptes и 5 лиц из специалистов и деятелей разных отраслей искусства); 2) три члена по своему положению — directeur des beaux-arts, directeur des musees nationaux и постоянный секретарь academie des beaux-arts.

Переходя к государственным заказам, приобретениям и украшению зданий, мы видим не менее стройную бюрократическую машину. Заказы и приобретения производятся министерством народного просвещения по предложению «директора изящных искусств». Для устройства выставок с этой целью существует comite des travaux d’art, состоящий из инспектора, «чиновников изящных искусств» и художников. Этот же комитет проверяет проекты публичных зданий, выбирает лучшие копии, исполненные в Лувре и Люксембурге, и ведает сооружением памятников. Со своей стороны «инспекторы» наблюдают за выполнением работ, заказанных «администрацией изящных искусств», и дают ей указания относительно поощрения художников и помощи им и их семьям. Государство печется и о писателях по художественным вопросам, и о композиторах, дает им поручения, подписывается на известное количество экземпляров печатных трудов (подписка принимается особой комиссией — comission dite des souscriptions aux publications d’art). Государство озаботилось также централизацией художественных обществ, соединив департаментские ученые «общества изящных искусств» с обществами, ежегодно собирающимися на конгресс в Сорбонне. Таким образом создался comite des societes des beaux-arts des departements. Роль последнего — осмотр и принятие работ, присылаемых делегатами обществ, публичное рассмотрение докладов и пр.

Государство широко развило и обучение искусству. Из старой academie de peinture, основанной в 1648 году, и academie d’architecture (1671 г.) образовалась ecole nationale des beaux-arts. Эта академия художеств управляется так же, как и у нас, советом (conseil superieur), и щедро применяет поощрительную систему преподавания. Важнейший конкурс — пресловутый prix de France a Rome, и он освобождается от воинской повинности. Академия в Риме управляется директором; лауреаты живут во дворце академии три года. Ecole d’Athenes, основанная в 1846 году для археологических и филологических целей, заключает также «секцию изящных искусств», где счастливые избранники prix de Rome заканчивают свое образование.

От парижского центра простираются лучи в провинциальные департаменты. В 1880 году парламент ассигновал специальные средства на ecoles des beaux-arts des departements. В 1881 г. создался Conseil de perfectionnement de l’enseignement des arts du dessin, вырабатывающий методы преподавания, программы обучения рисованию, ведающий подготовкой педагогов и т.п. Десять инспекторов, управляющих своими circonscriptions, следят за применением правил, выработанных «советом усовершенствования рисунка», извещают его о нуждах провинции. Право этой инспекции принадлежит государству соразмерно с субсидиями, которые оно выдает школам департаментов. Есть школы, где вся администрация и профессора состоят правительственными должностными лицами — ecoles nationales; в других — только часть педагогического персонала — ecoles regionales, и наконец, есть школы, где вмешательство государства еще более ограниченно — ecoles municipales (впрочем, различие это чисто формальное, т.к. преподавание почти везде одинаково, казенная система на все наложила свою мертвую печать).

Этой поистине ревностной деятельностью государство не ограничилось. Одной из задач, поставленных себе французским правительством с 1870 года, является «распространение» (diffusion) обучения рисунку. С 1879 года рисование становится обязательным во всех учебных заведениях, зависящих от министерства народного просвещения; создаются, кроме того, бесчисленные школы прикладных искусств, тоже подчиненные парижскому центру в лице ecole des arts decoratifs. Такие школы — в Лиможе, Обюссоне, Ницце, Рубе, Кале и пр. Кроме того, множество школ основано Парижем и государством с более или менее специальными задачами, как то «le conservatoire des arts et manufactures», «les ecoles d’arts et metiers», «l’ecole centrale des arts et manufactures» и т.д.

Чтобы не удлинять чрезмерно этой справки, я не буду распространяться об «огосударствлении» во Франции театров и музыкального преподавания (что, кстати сказать, значительно менее поддается официальному контролю — хотя и в этих областях казенный штамп причинил немало бед) и перейду к результатам этой сугубой опеки, посколько они отразились на творчестве самой художественно одаренной из наций мира.

Восхищаясь подлинным искусством современной Франции, можно сказать только одно — что оно создалось, несмотря на государственную опеку. Что касается поощрений, премий, педагогики в высших школах, казенных заказов и прочих государственных «прелестей», претендующих направлять искусство, то это, безусловно, так. Бесчисленные комитеты, комиссии, советы, инспекции и администрации только закрепляли дурной вкус, только плодили бездарных «первых учеников», только прикрывали своим бюрократическим авторитетом угодливое ничтожество. Все талантливое, живое, настоящее пробивало себе дорогу в стороне и от рыночной суеты официальных салонов, и от prix de Rome, и от inspecteurs des beaux-arts, и от всех чиновных «знатоков» и прихвостней искусства. Правда, искусство размножилось в неимоверной степени, как никогда прежде, в самые искусстволюбивые эпохи; правда, тысячи и десятки тысяч художников потянулись к наградам и bourses de voyage. Но это ревностное служение казенным музам не создало ни одного серьезного явления ни в живописи, ни в скульптуре, ни в зодчестве. «Департаменту изящных искусств» не обязан никто из тех великих французов, которыми справедливо гордится современная Франция: ни Делакруа, ни Коро, ни Курбе, ни Мане, ни Ренуар, ни Дега, ни Сезанн, ни Роден. Напротив, сколько дарований было убито официальной муштровкой в школах и академиях, прививкой вкуса к пошлой красивости и упадком общественного вкуса, воспитанного на образцах вульгарной казенщины!

Знаменитый национальный музей демократической Франции, Люксембург, если бы не пожертвования частных лиц, остался бы в стороне от лучших художников XIX столетия. Ежегодные приобретения этого музея большею частью образцово нелепы. Стоило бы опубликовать список покупавшихся государством картин и статуй за десятилетие, чтобы всем стало ясно, до какой степени современная художественная бюрократия не годна на меценатские роли.

Не лучше обстоит дело и с декоративной живописью, и с архитектурой, хотя тут исключений из общего правила больше, должно быть, потому, что выбор менее велик, да и технические трудности монументального искусства менее покровительствуют бездарностям. И все-таки, можно ли сказать, что демократическая власть Франции создала стиль, что ее строительство не питается обломками королевских великолепий, что казенная диктатура вызвала к жизни какие-нибудь новые идеи публичной роскоши, если не считать аляповато-претенциозных павильонов на всемирных выставках и кое-каких удачных полуинженерных сооружений из железобетона? Ни храмов, ни ратуш, ни городских ансамблей хоть сколько-нибудь внушительной красоты. А памятники великим людям! Большего уродства не видывал мир, и это уродство бронзовых и мраморных истуканов с патриотическими надписями должно прославлять нацию. Напрасно бранятся одинокие критики — государство упорно продолжает насаждать искусство ненужное и глупое. Между тем, на этих монументах воспитываются массы. Авторитет государства (которому старательно подражают и муниципалитеты) окружает их ореолом в глазах непосвященных.

Остается еще коснуться охраны старины. В этой области государственная опека представляется наиболее законной, конечно. Кому, как не государству, охранять национальное достояние: древние церкви, дворцы, парки, старинные кварталы городов, виды исторических местностей и т.д.

Но и тут французская administration des beaux-arts причинила много невольного зла. Эпидемия ученых реставраций и поновлений нанесла больше неизлечимых ран искусству прошлого, чем равнодушие людей и беспощадность времени. Самоуверенность археологической науки, поощряемая чиновным невежеством, — бич для вдохновенных развалин, переживших века. Заботливость государства в таких случаях горше равнодушия непосвященных и расправы вандалов. С другой стороны, сколько красоты было сознательно разрушено, несмотря на все охранительные параграфы. Один разгром старинных церквей вследствие закона о конгрегациях чего стоит! А «Старый Париж» — много ли осталось от красоты его архитектурных уголков?

Не доказывает ли все это, что суть не в государственной охране, что только общественная самодеятельность, сознание ответственности, лежащей на всех, спасает искусство от гибели. «Чиновники охраняют — значит, можно спать спокойно». Роковое заблуждение. Современному «чиновнику от искусства», в сущности, нет дела до искусства. Нужны неутомимые лиги художников, писателей, поэтов, ценителей красоты, чтобы бороться и с утилитарным цинизмом демократического хозяйничания, и с высокомерием ученого педантизма, и с безразличием официальных властей.

Итак, пример Франции красноречив. Вздыхайте сколько угодно о Форуме и Версале. Прошлого не вернешь. Новые времена требуют и новых методов. Повторять ошибку демократической Франции незачем. Надо же смотреть правде в глаза. Централизация художественного управления не удалась культурнейшей из европейских демократий. Что же будет у нас? Какой бы партией ни была призвана новая власть на Руси, что сможет она дать искусству? Почему люди, которых судьба вынесет на «гребень волны» сегодня или завтра, окажутся людьми принадлежащими к тому микроскопическому меньшинству, которому искусство дорого не только на словах, а действительно дорого как самое дорогое в жизни (иначе ведь нельзя любить искусство)! Перед российским государством — неотложные, кровные задачи, огромные экономические и социальные проблемы, которые надо разрешить во что бы то ни стало с напряжением всех сил правительства. В пору ли ему руководить художественными делами? Уж лучше предоставить их тем, для кого они ближе всего на свете. Не диктаторствовать должна власть, а не мешать, поддерживать и защищать по мере возможности и разумения. Как же быть с устроением искусства? В какое русло направить художественную жизнь новой России?

Решение вопроса, диаметрально противоположное тому, которому последовала Франция, предлагают наши «левые» художники, и — надо сознаться — независимо от своей футуристской «левизны», они гораздо ближе к правде, чем «товарищи “справа”». Конечно, и они увлекаются и договариваются до явных нелепостей (вроде того, что охранять памятники вообще не нужно, что автономная коллегиальность должна быть неуклонно проведена во всех художественных учреждениях, что государство не должно иметь никакого касательства к искусству и т.д.), но главные положения, защищаемые ими не всегда умело, все-таки верны. Из всех прослушанных мною в эти многоречивые недели «резолюций» запомнилась мне в особенности одна, принятая на митинге союза «Свобода искусству». Серьезного внимания заслуживают тезисы этой резолюции, провозглашающие независимость искусства в грядущей России от государственной опеки, децентрализацию управления, поощрение инициативы на местах.

Искусство — гласит первый тезис — великое культурное явление, занимающее в жизни человечества такое же место, как религия и наука, и существующее так же стихийно, как и оно. Первейшее и необходимейшее условие развития искусства — свобода художественного творчества, полная свобода от всяких давлений, откуда бы они ни исходили.

Ни регулирование, ни управление художественными делами не должно находиться в руках государственной власти. Как нет министерства науки и министерства религии, так не нужно и министерства искусств, которое никакой положительной роли в жизни искусства все равно не может играть. Ему противопоставляется идея независимых художественных учреждений и обществ, свободно конкурирующих или согласующихся между собой, сильных и авторитетных не распоряжениями из недр министерских канцелярий, а плодами своей работы у всех на глазах (тезис 3).

Решение вопроса о материальной поддержке различных учреждений, музеев, театров, оркестров, капелл и т.п., о содержании художественно-учебных заведений и об охране зданий и памятников подсказывается самой жизнью: в ведении нынешних городских и общественных самоуправлений уже имеется ряд учреждений, обслуживающих различные нужды населения: школы, библиотеки и т.д. Мало того, некоторые города имеют свои музеи (Москва, Киев, Саратов, Смоленск), театры (Киев, Одесса, Тифлис и пр.). Не будет даже ничего нового, если и все художественные учреждения, заведения и памятники (поскольку они не могут существовать самостоятельно) во всех городах станут содержаться на средства их самоуправлений (тезис 4).

Эта идея аналогична демократической же идее в области государственно-правовой: разгрузка, децентрализация управления. Осуществление ее обещает оживление местной жизни повсюду в провинции, из которой все лучшие силы выкачивались в столицы. Начнется свободное и благородное соревнование, приводившее уже и теперь к крупным ассигнованиям и пожертвованиям на местные культурные и просветительские нужды. При этом явится возможность к зафиксированию и проявлению в художественной жизни всех местных особенностей — природных, национальных и культурных, которые иначе будут испытывать неизбежное давление из центра (тезис 5).

Итак, полнейшая децентрализация и автономия… В каждой местности образуются из представителей всех художественных учреждений и обществ, с представительством всех течений, художественные советы для сношений с городскими и общественными самоуправлениями и для испрошения у них необходимых кредитов. Боязнь того, что они могут оказаться недостаточно культурными, — это старая реакционная боязнь всякой самодеятельности вообще. При свободе пропаганды словом и самими произведениями рискует только все слабое и нежизнеспособное, здоровое же и сильное искусство должно, не может не победить (тезис 7).

Для решения вопросов искусства общегосударственного значения, которые будут выдвигаться самой жизнью, и для представительства в будущем парламенте или конгрессе по правовым и финансовым вопросам (в частности, для поддержки тех самоуправлений, бюджеты которых недостаточны) созываются съезды и организуется всероссийский союз деятелей искусства, аналогичный общегородскому или общеземскому союзу, с непременным представительством всех художественных течений. Его президиум должен иметь значение лишь рупора-передатчика без всяких распорядительных функций. Никакого министрирования (тезис 8).

Всякие академии — художественные, музыкальные, драматические… — не нужны и вредны. Жизнь настоящего искусства все равно шла мимо них. Искусству учатся у художников и у жизни, а не у патентованных профессоров. Лучший пример этому дают поэты и писатели. Каждый авторитетный художник имеет учеников, даже не входя в прямой контакт с ними. Сила влияния таланта неотразима. Под художественной школой надо разуметь не учебное заведение, а совокупность твердых принципов и знаний, переходящих по традиции и самостоятельно развиваемых и дополняемых каждой эпохой. Академии возникли лишь в XVII веке. В лучшие дни Ренессанса учились именно в частных мастерских художников (тезис 9).

Для общеобразовательных по вопросам искусства целей формируются кадры чувствующих призвание преподавателей, которые, получив соответствующую подготовку в художественных университетах, должны давать лишь элементарные сведения, грамоту по сущности истории и техники каждого вида искусства. Не всякий обладает даром, чтобы стать художником, но всякий может развить в себе сознательное отношение к созданным другими произведениям (тезис 10).

Во избежание загромождения лучших музеев и театров малохудожественными произведениями, можно установить для всего поступающего в собственность самоуправлений испытательный стаж, в музеях и театрах второго разряда. На таких постоянных выставках-складах будет определяться, по объективным признакам влияния на других, значительность каждого художественного явления, к какому бы роду оно ни принадлежало. Это значительность, а не те или иные вкусы, должна открыть доступ в учреждения первого разряда (тезис 14).

Что же, во всех приведенных тезисах много верного. Тезисы 1, 3 и 5 можно даже целиком принять. Тезисы 4, 7, 8 требуют детальной разработки. Тезис 9, о вреде академий и патентованных профессоров, пожалуй, противоречит десятому — о кадрах преподавателей и художественных университетах, ибо что такое преподаватель, окончивший художественный университет, как не «патентованный профессор»? Тезису 14 нельзя отказать в остроумии.

Но все эти общие принципы и демократические перспективы — достаточно ли они убедительны не сами по себе, а с точки зрения практических вероятий и целесообразности? Осуществление этой децентрализации будет ли действительно полезно русскому искусству? Можно ли полагаться на «жизнь», которая «сама все подскажет»? Нет ли случаев, когда очень важно подсказать жизни? Может ли обойтись наша столь бедная культурой страна без контрольного органа, хотя бы по охране, хотя бы в устройстве «художественных университетов»? Можно ли до такой степени отъединять искусство от других областей жизни — от народного просвещения, например, от строительных предприятий, от тысячи дел, соприкасающихся с искусством, в которых государству по праву принадлежит веский голос? Нельзя же по всем этим делам возбуждать особые вопросы в парламенте через делегата от «Всероссийского союза художественных деятелей»...

Жизненное решение, вероятно, находится, как всегда, где-то… не посередине, но все-таки между двумя полюсами. Формула официальной диктатуры неприемлема по тысяче причин, изложенных ранее, но отстранение государства от всякого участия в художественной жизни страны — тоже неверное решение.

Возлагая все заботы об искусстве (охрана, музеи, театры, школы, поощрения и т.д.) на городские самоуправления, мы не должны забывать печальной русской действительности. Наши муниципалитеты, при каком угодно способе выборов, не дадут сразу того просвещенного большинства, которое сумеет принять к сердцу нужды искусства. Городские «хозяева» на Руси, особенно в первое время, не застрахованы от самых вопиющих ошибок. С годами все образуется — здравый смысл народа и его художественный инстинкт справятся с трудностями начальных шагов, но все же могут быть допущены в отдельных случаях такие хотя бы разрушения, которых не вознаградить ничем. Ведь совершаются они и в наши дни: напомню о Нередицком Спасе, бесценным фрескам которого грозит неминуемая гибель вследствие того, что город настоял на «более выгодном» проведении железной дороги вблизи древнейших новгородских святынь. Для предупреждения таких случаев, и даже более невинных, но все же явно вандальских, оскорбительных для культурного чувства, необходим какой-то очень авторитетный аппарат надзора, вооруженный всеми возможными способами осведомления, нужно «недреманное око» Закона с большой буквы, а не только законодательствование местных муниципальных и общественных организаций.

Против этой охранительной деятельности государства вряд ли можно серьезно возражать, хотя и не следует на нее чересчур полагаться; только при неусыпной поддержке общества она сможет принести существенную пользу.

Во-вторых, нет решительно ничего недопустимого в том, чтобы некоторые музеи и театры сохранили свое государственное обличие, подчинившись тому же ведомству народного просвещения. Так, существование государственного национального музея искусств, государственной драмы и оперы, с ответственными управляющими во главе, нисколько не посягая на свободное самоопределение городских и иных музеев и театров, даст возможность государству использовать искусство для своих патриотических и просветительных целей. Только при наличии этих целей представляется мне политическая власть в роли художественного наставника. Во всем остальном — побольше уважения к свободному почину и поменьше бюрократического засилия.

Особенно важно это помнить в вопросе о высшем художественном образовании. Казенные академии, консерватории и прочие официальные рассадники «жрецов искусства», действительно, скорее вред, чем польза искусству. Государственный диплом на звание живописца — такая же нелепость, как диплом на звание поэта или беллетриста. Честь именоваться художником достигается иными путями. Если государственный ценз нужен врачу, инженеру, ученому во избежание опасности самозванства (дом, построенный неучем, провалится, больной от рецепта шарлатана умрет и т.д.), то в искусстве, где все определяется творческим достижением, явным для всех, а не выдержанным экзаменом, — казенный ярлык решительно ни к чему.

Итак — смелее по новому пути, по тому пути, который давно указан жизнью. Этот путь — к индивидуализации художественных ячеек на Руси великой, к демократическому, действительно «всеохватывающему» возрождению нашей художественной культуры.

Сергей Маковский

#Война памятников

✍ Также в этот день

Киев

Все эти свободы очень милы, но в то же время мы неизвестно почему должны страдать больше, чем все граждане. По-видимому, окончательно и быстро идут к республиканскому строю, боюсь, мы до этого не доросли, и Россия развалится, уже Украйна желает быть самостоятельной республикой, а главное, жиды, они теперь заберут такую власть, это уже видно по Киеву, но если они так будут продолжать, то им не миновать погрома, и они этого ужасно боятся.

#Еврейский вопрос

Москва

Во славу вершинных горений
Действуй подвижником
На людской арене,
Если поэт умен — мости
Словом,
Как булыжником,
Улицу великой современности.

, и еще

20 Мне нравится

1 Комментировать

7-й Сибирский армейский корпус

С водворением у нас «перманентного» лучезарного нового строя, какая судьба ожидает все эти анекдоты и легенды действительности, изображаемые Щедриным, Гоголем? Какой колоссальнейший запас массовой энергии злобы, ненависти и раздражения будет вынут из наших сердец и эквивалентно переформирован в творческую созидательную могучую силу противоположных им добрых и благостных чувств! Каким plusquamperfectumВремя в латинском язык — имеет значение действия во времени законченного, предшествующего другому прошедшему действию. Эквивалент в английском — Past Perfect. будут уже звучать ташкентские выкрики «ЖратьВероятно, речь идет о среднеазиатском восстании 1916 года.!».

, и еще

10 Мне нравится

7 Комментировать

Одесса

Я прямо боготворю Керенскогопремьер-министр, вождя нашей революции. Сколько энергии, жара, искренности! Милый, чудный Керенский!

#Рыцарь революции

, и еще

19 Мне нравится

17 Комментировать

Курская губерния, имение Ракитное

Меня освободили из ссылки, и мы возвращаемся в Петербург. Накануне отъезда отслужили в Ракитном молебен. В церковь стеклись крестьяне. Все плакали. «Как жить теперь будем? — твердили они. — Отняли у нас царя-батюшку!» Читать далее

#Убить Распутина

Рекомендуемые герои Все