Ни одному искусству не причиняли технические завоевания последних времен такого сильного потрясения, как театру, на который с невиданным размахом, с бесшабашной удалью обрушился изобретенный лет двадцать тому назад кинематограф. Необычайное смятение воцарилось среди постоянных посетителей театра. Суеверные театралы, увидев в рождении нового дитяти явление столь же гибельное, как пришествие Антихриста, отшатнулись от небывалого соблазна, в страхе предсказывая театру быструю и плачевную кончину. Иные, более надменные и недоверчивые, объявили новое изобретение скудным порождением слепого варварства и американизма, в котором не может потонуть чистое искусство, и отвернулись презрительно. Третьи, наконец, не мудрствуя лукаво, изменили благородному, но столь мало увлекательному чистому искусству, чтобы с жадным и наивным любопытством пойти на зов веселых электрических огней и заманчивых реклам. И по сей час как будто презирают одни, клянут другие, третьи же наслаждаются без раздумья.
Что же такое это новое дитя? Второй Дионис, совершающий победное шествие по земному шару в дрожи озаренных трепещущих полотен, в сверкании ламп, заливающих площади и проспекты, или один из тех, случайно на Олимп ввалившихся и возмущавших Лукиана восточных богов, которые были готовно восприняты разнузданным космополитизмом умирающего древнего мира и теперь выступают под приветственные клики шоферов, лифтбоев и хулиганов? Только смрадная накипь города могла породить кинематограф, слышим мы часто, только она живет кинематографом и его питает. И когда мне это говорят, я вспоминаю вечер в однм из городков кавказского побережья, несколько лет тому назад, когда я зашел под легкий навес летнего кинематографа, наполненного греками, турками и кавказцами всех национальностей. Я вспоминаю их озабоченные, смешные лица в минуты опасности для героя пьесы и взрывы восторга, крики, аплодисменты, заглушающие шум близкого моря, каждый раз, когда он торжествует над гибелью. Что затхлого или гнилого можно было увидеть в увлечении этих детей?
А на экране мелькает в это время решительно все, кроме вялого и скучного: падают в море сброшенные с палубы люди, но чудесная случайность избавляет их от смерти; несется автомобиль, увозящий похищенную девочку, но самоотверженный спаситель успел прицепиться к его кузову и крепко держится ловкими руками. Ссорятся итальянские бандиты, бандиты только для кинематографа, но итальянцы на самом деле! Откуда бы иначе взялось это царственное движение руки, выхватывающей нож из-за пазухи, этот незабываемый поворот головы и плеча, эта выразительность рук, кисти рук, одного указательного пальца, — все это чудодейственное мастерство, которому могли бы поучиться многие из наших актеров? Горят целые цирки, — здесь уже театру нечего учиться, а остается только уступить молча, — и в пламени носятся обезумевшие люди, тигры, лошади…
Но позвольте, воскликнет шокированный читатель, это уж ни на что не похоже! Вы, кажется, возводите кинематограф в перл творения? Ничего подобного. Я говорю только, что кинематограф в удачных — итальянских или французских — лентах победоносно преодолевает величайшую опасность – опасность скуки. Что пластическому искусству актера здесь открывается большой простор, часто фактически больший, чем в театре. Что кинематограф бесконечно богат возможностью воздействовать на зрителя передачей пространства и движения. Что иногда кинематограф имеет преимущество перед театром именно благодаря тому, что он может дать меньше, чем театр. Приведу пример: герой посажен в тюрьму. Он принимает лекарство и вызывает летаргию. Его кладут в покойницкую, и он убегает. Театр с его большей телесностью не может изобразить подобный предмет, не вызвав отвращения. Кинематограф дает только один момент — лунный свет и человека в белом, — и эстетическое чувство не оскорблено.
В совокупности кинематограф располагает средствами, чтобы давать нам резкие впечатления, лишенные всякой идейной ценности, но значительные, как чистое зрелище. Зритель, привыкший к такому элементарному, но точному пониманию сценического действия, не захочет и не сумеет до конца прослушать пьесу, заклейменную эпигонством Чехова, пьесу, где борьба старательно загнана внутрь и театр бесповоротно заменен нудною литературой. Этот род искусства должен умереть, покрытый общим и единодушным презрением. Театр освободится и от мелодрамы, которая по праву отойдет к кинематографу, умеющему подать ее в наименее слащавом и наиболее сухом виде. В этом грядущем освобождении театра от элементов ему несвойственных — великая и несомненная заслуга кинематографа перед театром. Вовсе не цикута это для театра, как думают многие, не сладостный нектар, как захотят меня понять иные, а лекарство невинное и очищающее зараженный организм.
Я говорю о том, что кинематограф отнял у театра. Прекрасно. Но что же осталось на его долю? Ведь явно, что мы не можем основывать благополучие театра на пока еще существующих технических недочетах кинематографа. Сейчас не умеют хорошо согласовать зрительное изображение с грамофоном, но этому могут научиться. Сейчас перед нами только белое с черным, но, быть может, сумеют передавать и краски. И такому кинематографу, вернее фонохромокинематографу, что будет в состоянии противопоставить — и на веки вечные — бедный затравленный театр? Только одну очень маленькую и великую твердыню. Я говорю о живой связи между актером и зрителем, связи, которая является исходной точкой и целью театрального представления. Именно ощущение единственности и неповторимости данного зрелища, искусства, творимого сегодня и только на сегодня, обусловленного взорами, вниманием, волнением именно сегодняшних зрителей, их хлопками и вызовами (нам ненавистен печальный педантизм театров, запрещающих актеру выходить на аплодисменты!) — этот легкий мяч, который неустанно летает из рук искусного живого актера к живым зрителям, радостно его хватающим, и есть та единственная ценность, ради которой существует театр, ради которой мы не вправе заменить его ни чтением, ни кинематографом, ни спортом, ни богослужением. Говоря так, я думаю вовсе не только об импровизации актера или о комедиях, где автор, разрушая иллюзию, обращается с прямым разговором к сидящей перед ним публике. Все истинно театральное, от водевиля до религиозной трагедии, входит сюда, ибо актер не есть тот взыскательный художник, что может творить без постоянного, явного и животворного суда требовательной черни, которую он волшебством своего ремесла властен обратить в послушливый и чуткий народ, подобный тому афинскому, что умел, убаюканный качанием триметра, забыть о небе, над ним открытом, смотря на деревянный помост Диониса, и тем испанцам, что падали на колени в порыве умиления и раскаяния. Этот диалог, в котором зритель отвечает гулом, могучим, как прибой океана, есть панцирь непроницаемый ни для каких ударов, и актер того театра, который боится кинематографа, не воин, а трусливый раб, неумелою рукой схвативший меч своего господина.
Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и в Москве! Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени.
Я наконец-то получила письмо от моего любимого Ники из Тобольска, такое красивое и трогательное, что я едва не разрыдалась. Оно пришло почтой, это просто непостижимо. В адресе вычеркнуты все титулы, зато добавлено — «Романовой». Тем самым они, по-видимому, надеются нанести мне оскорбление. Нас они по возможности унижают во всем. Ну и пусть, меня это не волнует, лишь бы письма приходили. Читать далее
De Fructibus (опыт исследования)
Человеческий организм должен иметь пищу извне. Начальным пунктом поступления пищи в организм является рот. Рот снабжен челюстями. Челюсти находятся в почти непрерывном движении. Но аппетит человеческий (за редкими исключениями) имеет границы. Потому мудрая натура (с большой буквы) создала фрукт. В частности — podsolnuch vulgaris.
Podsolnuch не насыщает, он дает иллюзию сытости. Он имеет и побочные высокие качества. Компетентные ученые (профессор Гусякин и др.) говорят, что с подсолнухом во рту легче живется. Читать далее
Опубликованы предварительные результаты выборов. Большевики проиграли. Вместе с левыми эсерами они далеко позади правого крыла эсеровской партии по числу мест в Учредительном собрании. Я со своими товарищами набрал на выборах в Вологодской губернии около 90% голосов. Вчера вечером мы отметили это в высшей степени экстравагантным банкетом. Каждый съел кусочек хлеба, половинку сосиски, консервированные персики и выпил чай с сахаром.
Выборы прошли, по-видимому, благополучно. Ни бесчинств, ни эксцессов, ни прочих модных терминов, заключающих в себе широкое понятие от уличного скандала до массового убийства, в газетах не заметно. Вероятно, эксцессы начнутся после подсчета голосов. Тайна подачи голоса сохранена свято. Но — увы! — нет ничего тайного, что бы ни сделалось явным!
Вероятно, поэтому в одном из полков Петроградского гарнизона солдатам раздавали от полковых комитетов с грациозной откровенностью прямо один список №То есть список большевиков.4. Чего там в прятки играть — люди свои.
Измученные трехлетней войной, солдатская и рабочая массы, соблазненные заманчивыми лозунгами «немедленного мира, хлеба и земли», справедливыми по существу, но неосуществимыми немедленно, взяли в руки оружие, арестовали Временное правительство, стали захватывать важнейшие государственные учреждения, уничтожать гражданские свободы и угрожать жизни и безопасности граждан, беззащитных перед лицом начавшейся анархии… Читать далее
Был в очень важном заседании Временного правительства. Подписал два акта — обращение к русским гражданам (писал, говорят, АвксентьевПублицист, редакционная комиссия Кускова, Шаховской, Малянтовичминистр юстиции, Нератов) и вопрос о созыве Учредительного собрания. Я считаю последний акт не менее важным. Первое имеет большое значение и в международных отношениях. Читать далее
Напрасно поверил Робьену (и своему собственному чувству), будто кризис рассеивается. Я не придал большого значения выходке Временного правительства, выступившего в газетах с напоминанием о своем существовании и о том, что оно обладает правом назначения Учредительного собрания. Это нечто очень неуместное и совсем никчемное, но благодаря этому снова могут пострадать кое-какие несчастные простофили вроде женского батальона или юнкеров! Читать далее
В английских церквях, с разрешения лондонского епископа, за всеми богослужениями читается особая, весьма своеобразная молитва о спасении России. В ней английский народ просит Бога, чтобы он направил в России «беспорядочную волю людей и стране дал правду и справедливость». В молитве дается сжатая характеристика современного положения в России. Читать далее
Нужно приветствовать новую власть и войти с нею в контакт.
Милая Вера,
Вчера я отправила Вам письмо с отходящим поездом, сегодня сняла здесь, в Феодосии, квартиру (2 комнаты и кухня) за 25 р. В Коктебеле с детьми зимовать невозможно. Вот что мне обязательно нужно: Читать далее
Прежде дорога до Петрограда занимала всего два дня, но сейчас следовало приготовиться к нескольким суткам пути, кроме того, поезда были ужасно переполнены, пассажиры и пошевелиться не могли. Чтобы уберечься от возможных неприятностей, я обратился к коменданту города, который, как выяснилось, в прошлом был командиром Ахтырского гусарского полка, и попросил, чтобы мне предоставили целый вагон. Комендант выполнил мою просьбу.
Россия как бы вновь распалась на мелкие удельные земли, отрезанные друг от друга бездорожьем, прерванной почтовой и телеграфной связью, лесами, болотами, разобранными мостами и внезапно удлинившимся пространством.
Ко всему привыкает человек, и притупляется его чувствительность, так и мы здесь, ко всему привыкли, очумели, что называется. Русский человек, несмотря на все муки, устроит вольную, честную жизнь, и всем эта жизнь будет открыта, и позорно будет жить только тунеядцам, все равно какими бы они званиями ни прикрывались, и какие бы гимназии они ни окончили. Читать далее