Марине Ивановне Цветаевой, когда я с нею познакомился, было двадцать пять лет. В ней поражало сочетание надменности и растерянности; осанка была горделивой — голова, откинутая назад, с очень высоким лбом; а растерянность выдавали глаза: большие, беспомощные, как будто невидящие — Марина страдала близорукостью. Волосы были коротко подстрижены в скобку. Она казалась не то барышней-недотрогой, не то деревенским пареньком. Когда я впервые пришел к Цветаевой, я знал ее стихи; некоторые мне нравились, особенно одно, написанное за год до революции, где Марина говорила о своих будущих похоронах:
По улицам оставленной Москвы
Поеду — я, и побредете — вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, —
И наконец-то будет разрешен
Себялюбивый, одинокий сон.
И ничего не надобно отныне
Новопреставленной болярине Марине…
Войдя в небольшую квартиру, я растерялся: трудно было представить себе большее запустение. Все жили тогда в тревоге, но внешний быт еще сохранялся; а Марина как будто нарочно разорила свою нору. Все было накидано, покрыто пылью, табачным пеплом. Ко мне подошла маленькая, очень худенькая, бледная девочка и, прижавшись, доверчиво, зашептала:
Какие бледные платья!
Какая странная тишь!
И лилий полны объятья,
И ты без мысли глядишь…
Я похолодел от ужаса: дочке Цветаевой — Але — было тогда лет пять, и она декламировала стихи Блока. Все было неестественным, вымышленным: и квартира, и Аля, и разговоры самой Марины — она оказалась увлеченной политикой, говорила, что агитирует за кадетов.
Пасмурное утро, пахнет гарью и все в синеватом тумане. Красиво.
Симфонический концерт в городском саду. Раковина для музыкантов блестит внутри мокрыми глянцевитыми пятнами от электрических фонарей. Фонари сверкают ослепительными звездами и освещают неподвижные зеленые акации, которые на фоне неба, черного, как тушь, похожи на декорации. Вокруг — сытые, веселые люди, которые только что наслаждались мороженым, а теперь будут наслаждаться музыкой. Оркестр начинает играть. Сильные, красивые звуки, то муаровые, то свирельные, сплетаются в почти осязаемый узор, и как будто ухо различает их цвета: красный, лиловый, голубой, хрустальный. Это Чайковский — «Двенадцатый год». Читать далее
С 1-го сентября вводится новшество при разноске почты. Почта разноситься по квартирам не будет. Вопрос о том, как же почта будет попадать в руки адресатов, еще не решен. Предполагается, что в каждом доме будет один общий ящик, из которого каждый будет брать свою почту. Кто будет заведывать этим ящиком — не решено.
О Родина, счастливый
И неисходный час!
Нет лучше, нет красивей
Твоих коровьих глаз.
Тебе, твоим туманам
И овцам на полях,
Несу, как сноп овсяный,
Я солнце на руках.
Несу, как сноп овсяный,
Я солнце на руках.
Читать далее
Все более и более впечатление о двойственности Керенского и Ко и о том, что новая волна русской революции ширится и растет. Это волна против порядков, водворившихся после переворота. А «товарищи» твердят все одно и то же; они, как всегда, и глупы, и нетерпимы. Как выйдет из этого Керенскийпремьер-министр — чем он будет в конце концов — партийным с.-р. или русским государственным деятелем?
Утром был КарташевМинистр вероисповеданий Временного правительства (о нем, нынешнем «министре исповеданий» потом. Безотрадно). Были и другие люди. Затем, к вечеру, опять приехал БорисРеволюционер, публицист. В эту ночь он очень серьезно говорил с Керенским. И — подал в отставку. Все дело висит на волоске. Завтра должен быть КорниловГенерал, Верховный главнокомандующий. Борис думает, что он, пожалуй, вовсе не приедет. Что же сталось с Керенскимпремьер-министр? Читать далее
Я попросил Филоненку поторопиться с изготовлением указанной выше докладной записки… Докладная записка содержала в себе четыре основных положения: 1) законопроект о введении смертной казни в тылу за преступления военные; 2) законопроект о некоторых мерах военного характера на железных дорогах в целях улучшение пришедшего в полное расстройство транспорта; 3) законопроект о введении военного положения в предприятиях, работающих на оборону, и 4) законопроект об ограничении прав войсковых организаций и о возвращении дисциплинарной власти начальникам… С 16-го по 21-е августа я три раза докладывал Керенскомупремьер-министр о том, что в Военном министерстве изготовляется докладная записка, основным законопроектом которой является законопроект о смертной казни в тылу, но все три раза Керенский не придавал значения моим словам… Ночью произошло следующее. Читать далее
Между КорниловымГенерал, Верховный главнокомандующий и Керенскимпремьер-министр возникла упорная борьба из–за «докладной записки» Корнилова, в которой Главковерх в ультимативной форме излагал свою политическую программу и намечал свои мероприятия. Савинков и Фелоненко по существу безоговорочно поддерживали Корнилова и делали все зависящее от них, чтобы заставить Керенского во всем согласиться с Корниловым. Считая, однако, что «записка» Корнилова редактирована в слишком резких, вызывающих тонах, они добились от Главковерха разрешения смягчить по тактическим соображениям ее общий тон и изъять отдельные выражения, которыми могли бы провокационно воспользоваться враги Временного правительства слева. Так получилась вторая редакция «записки», подписанная не только Корниловым, но также СавинковымРеволюционер, публицист и Фелоненко. Читать далее
Ввиду того что большинство членов Исполнительного комитета стоит на точке зрения отмены смертной казни и меньшинство — за несвоевременность такой отмены, Исполнительный комитет постановил по данному вопросу выбрать 2 докладчиков, выражающих мнение обоих течений. Одним из них является т. Мартовлидер меньшевиков-интернационалистов, избрание второго отложено до следующего заседания.
До следующего заседания отложены также выборы докладчиков по вопросу об арестах.
Простите меня за смелость, с которой я решился послать Вам несколько вещей, которых теперь нет в России и которые, может быть, Вам пригодятся. Я знаю, что Вы будете сердиться на меня, но простите со свойственной Вам милостью и добротой меня за то, что я доставил себе удовольствие хотя немного подумать о Вас, о Ваших милых ручках, которые так много дали мне высокого счастья. Читать далее
Эвакуация Петрограда фактически уже началась. Покидают Петроград некоторые правления акционерных обществ, преимущественно железнодорожных. Однако не покидают, но еще и прибывают ежедневно в большом количестве, всякие спекулянты и темные дельцы.
Бедная Россия! — Безумие рабочих, тупоумие правительства, наглое хулиганство собачьих депутатов, нарастающая продовольственная катастрофа в Петрограде и озлобление мирных и спокойных элементов населения достигают высшего напряжения. Мне думается, что взрыв недалек. Резолюции казаков, лиги георгиевских кавалеров — это пустяки, но они могут явиться искрами в порох. Немецкий нажим на Ригу поторапливает Россию.
Сейчас, после 2-месячной суматохи и ряда неурядиц, уселся прочно на август в имении БурышкиныхПавел Бурышкин — предприниматель, гласный Московской думы, автор книги «Москва купеческая».. И — работаю.
Мне кажется, что те империалистские настроения, которые царят во влиятельных кругах Германии, несколько спали. Однако я все равно думаю, что заключение союза с Германией именно сейчас было бы крайне опасно. После победы в войне 1870 года и успехов в промышленности и торговле эта страна пришла к своеобразному культу силы, который очень точно (и совсем без преувеличения) выразил Трайтчке. Эта религия захватила умы почти всех интеллектуалов; она почти полностью вытеснила идеалы времен Гете и Шиллера. Я знаю таких людей в Германии, чьи жизни полностью подчинены идеям альтруизма, но которые с нетерпением ждали объявления тотальной подводной войны. Читать далее