Кошмар
Маленькая, стройная, элегантно одетая, она пришла ко мне утром. Очень юная, она, судя по манерам, хорошо воспитана.
— Я не задержу вас, мне нужно всего пять минут. Я хочу, чтобы вы спасли меня. Видите ли, я была агентом охранного отделения… Ой, как вы… какие у вас глаза…
Я молчал, глупо улыбаясь, не веря ей, и старался одолеть какое-то темное судорожное желание. Я был уверен, что она принесла стих, рассказ.
— Это случилось три года назад… У меня был роман, я любила офицера, он потом сделался жандармским адъютантом и вот тогда… я только что кончила институт и поступила на курсы. Дома у меня собирались разные серьезные люди, политики… Я не люблю политики, не понимаю. Он меня выспрашивал. Ради любви — все можно, вы согласны?
Ее ребячий лепет все более убеждал меня, что она не понимает своей вины, что преступления для нее — только шалость, о которой неприятно вспоминать.
— Вам платили?
— О, нет. Впрочем… Он дарил мне разные вещи — вот это кольцо и медальон, и еще… Может быть, это плата, да? Он — нечестный человек, я знаю. Послушайте,— тихонько вскричала она, — если мое имя опубликуют, что же я стану делать? Вы должны спасти меня, я молода, я так люблю жизнь, людей, книги…
Что можно сказать такому человеку? Я не находил ничего, что дошло бы до сердца и ума женщины в светлой кофточке с глубоким вырезом на груди.
— Из-за любви часто совершается дурное.
— Я ничем не могу помочь вам.
Она ласково говорит слова о доброте человека, о его чутком сердце, о том, что Христос и еще кто-то учили прощать грешных людей, — все удивительно неуместные и противные слова.
В разрезе кофточки я вижу ее груди и невольно закрываю глаза: подлец, развративший это существо, торгаш честными людьми, ласкал эти груди, испытывая такой же восторг, какой испытывает честный человек, лаская любимую женщину.
— Вы многих предали?
— Я не считала, конечно. Но я рассказывала ему только о тех, которые особенно не нравились мне.
— Вам известно, как поступали с ними жандармы?
— Нет, это не интересовало меня. Конечно, я слышала, что некоторых сажали в тюрьму, высылали куда-то, но политика не занимала меня…
Ни одного истерического выкрика, ни вопля измученной совести, ничего, что говорило бы о страдании. Поговорив еще две-три минуты, она встает, милостиво кивнув мне головою, и легкой походкой женщины, любящей танцы, идет к двери, бросая на ходу:
— Как жестоки люди, если подумать.
Мне хочется сказать ей: «Вы несколько опоздали подумать об этом».
Ушла. Я подумал с тупым спокойствием отчаяния: «А не пора ли мне застрелиться?».
Через два или три дня она снова явилась.
— Я понимаю, что противна вам, — говорит она, — но мне не с кем посоветоваться, кроме вас. Я привыкла верить вам, мне казалось, что вы любите людей, даже грешных, но вы — такой сухой, черствый… странно!
Она рассказывает, что есть человек, готовый обвенчаться с нею.
— Он — пожилой, пожалуй, даже старик, но что же делать? Ведь, если я переменю фамилию, меня уже не будет.
И улыбаясь, почти весело, она повторяет:
— Меня не будет такой, какова я сейчас, да?
Хочется сказать: «Сударыня! Даже если земля начнет разрушаться, пылью разлетаясь в пространстве, и все люди обезумеют от ужаса, я полагаю, что вы все-таки останетесь такой, какова есть». Но говорить с нею — бесполезно, она слишком крепко уверена в том, что красивой женщине все прощается.
— Хотите, я буду вашей любовницей, вашей девушкой для радостей? — спрашивает она почему-то на французском языке.
Я отхожу от нее. Гибко встав на ноги, она говорит:
— Ваши речи о любви, о сострадании — ложь. Все — ложь. Все! Вы так писали о женщинах… они у вас всегда правы — это тоже — ложь! Прощайте!
Исчезла, приклеив к душе моей черную тень. Разве не я отвечаю за всю ту мерзость жизни, которая кипит вокруг меня, не я отвечаю за эту жизнь, на рассвете подло испачканную грязью предательства?
Объявление: средство от хандры, тоски, меланхолии и т.п. за 10 марок по 10 к. Ответ: купить таблицы с изображением всех болезней, начиная с полости рта, горла и т.д., и благословлять небо, что вы не подвергнуты всем этим мучениям. Ваша тоска вам покажется по сравнению с ужасами болезней пустячной.
Все-таки заметно в общем внешне облагораживающее влияние, которое принесла революция; как-то сглаживается наглость сильных и скотоподобие слабых; реорганизуется мало-помалу и самое mentalité «гг. людей»; у сильных уже не так неудержимо тянет руку «дать в морду», а со слабыми как будто и лошадки-то почувствовали, что с ними следует обращаться несколько помягче.
Сегодня уже окончательно решено с журналомРечь идет о журнале «Супремус», первый выпуск которого готовился Малевичем зимой 1917 года., отданы картины для фототипии. Журнал будет издан очень хорошо. 2 тысячи экземпляров, продажа отдельного номера — 3 рубля 50 копеек. Обойдется, может быть, и все три тысячи рублей. Печатной литературы будет 50 страниц, всего в журнале наберется 100 страниц.
Истинная суть и смысл культуры — в органическом отвращении ко всему, что грязно, подло, лживо, грубо, что унижает человека и заставляет его страдать. Нужно научиться ненавидеть страдание, только тогда мы уничтожим его. Нужно научиться хоть немножко любить человека, такого, каков он есть, и нужно страстно любить человека, каким он будет. Читать далее
Материальная сторона жизни гораздо легче восстановима, то есть может быть создана наново, чем духовная. «Духовный» же «капитал» в известных условиях и в известном смысле вечен, но зато он и не восстановим, поскольку утрачен. Последнее возможно потому, что духовный капитал, оставаясь вечным в смысле объективного бытия, может для живых людей перестать существовать? как их собственная живая сила и стать «музейным» предлогом или «памятником».
Безропотно несу крест. Иногда тяжко. И не столько от боевой обстановки, сколько от пошлости и подлости людской. Политика всегда не честна. Пришлось окунуться в нее, и нужно выйти незапачканным.
Утром громадная ссора из-за политики. Вальполь в бешенстве кричал, что вся его надежда гибнет, что Россия гибнет, его 2-летнее дело гибнет, что я, единственный человек, которого он любит, отхожу от него.
Милюковлидер партии кадетов уходит. Его место занял ТерещенкоПредприниматель, банкир, с марта 1917 - министр финансов, Керенскийпремьер-министр заменил ГучковаЛиберал-консерватор, оппозиционер, член IV Государственной думы, с 15 марта 1917 года - военный и морской министр на посту военного министра. Министерство пополнилось двумя членами — социалистами. Это все-таки приобретение среди потока неразумия и сумасшествия, в котором мы тонем.
Эсеры добились своего: меньшевики согласились «разделить власть». Коалиционное, то есть буржуазное правительство образовали. Приняли меньшевистско-эсеровские предложения — всяких «подготовок». Не действий, а «подготовок». Читать далее
В числе кандидатов Исполнительного комитета в коалиционное министерство называют ЧерноваЛидер эсеров и Скобелева.
«Или эта революция съест войну или война съест революцию». И действительно, я боюсь, что история ставит вопрос именно таким образом. Одно из двух: либо русская революция окажет свое воздействие на другие страны. Будет авангардом общеевропейской внутренней пертурбации — и тогда ею ликвидация войны будет ускорена, для ликвидации этой создается совершенно новый базис; либо если руская революция не встретит отклика «по ту сторону» рубежа, то русское революционное движение рискует задохнуться в узких национальных пределах, рискует выродиться; ведь всякому понятно, что война и военная диктатура обычно бывают братьями-близнецами.
Члены правительства с самого начала представили определенный план — дать советским представителям пять портфелей: военного министра, министра юстиции и трех новых, специально для этой цели выделенных министерств — земледелия, труда и почт и телеграфов. В момент обсуждения этого плана наша делегация пополнилась, с одной стороны, ЧерновымЛидер эсеров, приехавшим из Москвы прямо с эсеровского съезда, а с другой стороны, Авксентьевым, Фундаминским и Гуревичем, которые являлись представителями собравшегося в Петрограде Всероссийского крестьянского съезда.
В ленинском большевизме идея братства человечества и царства правды на земле, которая пойдет в мир от русской революции, утверждается в исступленной ненависти и раздоре, в обречении на гибель большей части человечества, именуемой «буржуазией». Человечеством признается лишь пролетариат. В «мессианизме» большевиков и максималистов соединяется русская мечтательность и жертвенность с кровавой исступленностью, овечий дух — с разъяренной злобой и ненавистью, чувство братства — с жаждой разъединения и раздора. Так образуется стихия, в которой зло принимает обличье добра, а добро — обличье зла, в которой все двоится, в которой личность человеческая тонет.