В понедельник, 12 марта, я поднялся в шесть часов утра, так как посол попросил меня отправиться на автомобиле на Балтийский вокзал и встретить там мисс Бьюкенен, которая возвращалась из поездки в окрестности Ревеля. В 9.30 я вернулся в посольство, а примерно через час отправился в Артиллерийское управление, занимавшее большое здание на Литейном проспекте. Я беседовал с друзьями в коридоре на втором этаже перед кабинетом начальника управления генерала Маниковского, когда прибыли специалист по химическому оружию генерал Ипатьев и Терещенко с новостью о том, что запасные войска гарнизона подняли мятеж и вышли на улицы. Впервые я услышал о том, как накануне вечером одна из рот Павловского полка открыла огонь по полицейским, после чего была разоружена и заперта в Преображенских казармах. Теперь бунтовали Преображенский и Волынский полки.
Мы подошли к окну и стали ждать. Снаружи царило явное возбуждение, но через толстые двойные окна до нас не доносилось ни звука. На углах улиц собирались размахивающие руками группы людей, которые указывали куда-то вдоль улицы. Куда-то срочно отправились офицеры, а автомобили, в том числе и мой, были укрыты во дворах соседних домов.
Наверное, прошло около десяти минут, прежде чем показались восставшие. Вытягивая шею, мы смогли увидеть двух солдат, своего рода авангард, которые шествовали посреди улицы, то и дело прицеливаясь из винтовок в тех, кто недостаточно быстро освобождал им дорогу. Один из них дважды выстрелил в какого-то беднягу-шофера. Потом показалась огромная беспорядочная масса солдат, растянувшихся как по проезжей части, так и по тротуарам. Их вел студент, который, несмотря на свой малый рост, шествовал очень гордо. Офицеров не было. Все были вооружены, многие к штыкам привязали красные флажки. Солдаты шли медленно; наконец все они собрались плотной толпой напротив здания управления. Они смотрели в окна, у которых столпились офицеры и гражданские чиновники, но никто не выказывал враждебности. Больше всего меня поразило то, что все происходило в жуткой тишине. Мы будто стали зрителями в гигантском кинозале. Позже Терещенко, стоявший рядом со мной, признался, что, когда он посмотрел вниз на беспорядочную толпу, сразу же догадался о раздорах, вольнице и падении дисциплины, которые обязательно должны были последовать за этим.
Вышел генерал Маниковский, пригласивший нас с Терещенко зайти к нему в кабинет. Вскоре к нам присоединился и генерал Ипатьев, а также генерал Лехович, которого всего несколько часов назад назначили заместителем военного министра.
Ипатьев спросил меня, сообщил ли я о подобных событиях в Англию, и я ответил, что, разумеется, сделал это. Было похоже, что генерала одолевает стыд за происходившие волнения.
Вскоре мы услышали, как дверь и окна на первом этаже были выбиты. И сразу же до нас донеслись звуки выстрелов.
Зазвонил телефон, и Маниковский поднял трубку. «Они стреляют на Сестрорецком заводе? — громко переспросил он. — Что ж, спаси их Бог. Они стреляют и у Главного артиллерийского управления тоже!»
В кабинет ворвался взволнованный адъютант: «Ваше высокопревосходительство! Они пробиваются в здание. Может быть, следует забаррикадировать дверь в ваш кабинет?». Но Маниковский, оставаясь совершенно спокойным, заметил: «Нет. Открыть все двери. Зачем нам им мешать?». Когда адъютант, развернувшись, вышел, удивленный неожиданной любезностью своего начальства, Маниковский вздохнул и с нотками типично русского сдерживаемого гнева заявил мне: «Посмотрите, к чему привело нас наше министерство!».
Терещенко уехал, большинство офицеров покидали здание управления через заднюю дверь. Мы с Ипатьевым направились к лестнице и заглянули вниз через перила. На первом этаже солдаты отбирали у офицеров сабли, а несколько хулиганов уже обшаривали карманы шинелей в гардеробе.
Я спустился вниз и увидел, как унтер-офицер-преображенец выкрикивал своим солдатам распоряжения, чтобы те забирали только сабли и ничего не крали. Я представился этому человеку, и он помог мне найти мою шинель. После этого я вернулся наверх и обнаружил, что Маниковский уже уехал.
Группа солдат как-то лениво разбивала витрину одного из стендов, чтобы забрать выставленные там в качестве зарубежных образцов винтовки, к которым не было патронов и которые вряд ли могли им пригодиться. Когда они вышли, гордые своей добычей, офицер поймал за руку одного из них, молодого солдата с прямым и честным лицом, и начал выговаривать ему. Я слышал, как юноша отвечал: «Я ничего не мог сделать. Они заставили меня».
Я снова спустился по лестнице, и все тот же унтер-офицер выделил мне двух солдат, которые должны были провести меня через толпу. На улице какой-то одетый в лохмотья человек, отчаянно жестикулируя, выражал свое удовольствие событиями. Он восклицал: «Они обычно били наших друзей там, в тюрьме, били их розгами!».
Примерно в ста ярдах мы встретили французского военного атташе полковника Лаверна, который направлялся в управление, чтобы обсудить несколько рядовых вопросов, касающихся выпуска снарядов. Мои сопровождающие посоветовали ему идти назад, и мы вместе направились во французское посольство. Там, после того как наши провожатые ушли, мы немного постояли на набережной. Я смотрел на то, как поток солдат переходит через мост, чтобы освободить заключенных в тюрьме Кресты. Лаверн неожиданно спросил меня, бунтовщики ли это, и были ли бунтовщиками солдаты, сопровождавшие нас. Они были так собранны и дружелюбны, что он и представить себе не мог, что это был кто-то, помимо представителей законопослушных войск!
Я пошел пешком в британское посольство. Посол уехал. Как обычно, он вместе с французским послом отправился в Министерство иностранных дел. Я позвонил ему по телефону и предупредил, что значительная часть войск гарнизона взбунтовалась, что восставшие полностью контролируют Литейный проспект. В ответ он попросил повторить мои слова на французском языке министру иностранных дел Покровскому, а также французскому послу. К обеду я ожидал полковника Энгельгардта, поэтому пошел к себе домой. Энгельгардт, разумеется, не пришел, так как он вместе с другими видными членами Думы изо всех сил пытался взять под контроль этот стремительный поток анархии. Полковника назначили комендантом Петрограда.
Граждане!
Сегодня рушится тысячелетнее «Прежде».
Сегодня пересматривается миров основа.
Сегодня
до последней пуговицы в одежде
жизнь переделаем снова.
-9°. Обедала наверху с ЛилиПодруга императрицы Александры Фёдоровны. Ужасные вещи происходят в Санкт-Петербурге. Революция.
Мое сокровище! Нежно благодарю за твое милое письмо. Это будет моим последним. Читать далее
Действительно, на Невском и прилегающих улицах начал стекаться народ; как всегда, преобладают рабочие, но было более чем обыкновенно праздношатающихся, любопытных посмотреть, чем ПротопоповМинистр внутренних дел, националист-консерватор удивит. Настроение улицы, как всегда в этих случаях, повышенное, но отнюдь не грозное. Читать далее
Кончились «беспорядки», началась «революция».
Нынче — один из величайших и радостнейших дней для России. Какой день!
Я направился к Миллионной, но едва я стал к ней приближаться, как затрещали выстрелы, один за другим, несколькими пачками. Толпа кинулась с площади в Миллионную улицу. Я тоже побежал, впрочем не испытывая особенного страха. На Миллионной у меня были отмечены первые ворота на случай стрельбы. Туда я и вскочил. Сейчас же после этого сторож запер их. Я через решётку смотрел, как народ бежал по Миллионной. Некоторые падали, но не от пуль, а с перепуга, сейчас же поднимались и бежали дальше. Вскоре всё успокоилось. Выстрелов не было слышно. Убитых не было. Я вышел по Миллионной на Марсово поле. Тут сразу стало хуже. Читать далее
Улицы Петрограда полны народа. Кое-где слышны редкие выстрелы, железнодорожное сообщение остановлено. Я мало думаю про революцию. Одна мысль, одно желание: увидеться с Анной Андреевной. Я перешел Неву по льду, чтобы избежать баррикад около мостов. Помню, посреди реки мальчишка лет восемнадцати, бежавший из тюрьмы, в панике просил меня указать дорогу к Варшавскому вокзалу. Добрел до дома Срезневского, звоню, дверь открывает Анна Андреевна. «Как, вы? В такой день? Офицеров хватают на улицах». — «Я снял погоны». Читать далее
Солдаты одного из гвардейских полков — Преображенского — в ответ на приказ открыть огонь повернулись и стали стрелять в своих офицеров. Волынский полк, посланный для их усмирения, последовал их примеру. Другие полки сделали то же самое, и к полудню около 25 000 солдат уже присоединились к народу. Утром был взят Арсенал и захвачены находившиеся в нем запасы огнестрельного оружия и аммуниции. Затем быстро последовали: пожар здания судебных установлений, разгром департамента полиции и уничтожение всех компрометирующих его архивов, освобождение как политических, так и уголовных, заключенных в трех главных тюрьмах, и сдача Петропавловской крепости.
Разгромлен Окружной суд и Главное артиллерийское управление, а также Арсенал, из которого было похищено около 40 тысяч винтовок рабочими заводов, которые сейчас же были розданы быстро сформированным батальонам красной гвардии.
Разогнав городовых, рабочие и солдаты бросились освобождать тюрьмы — «Кресты» и «предварилку». Тюремная охрана не оказала сопротивления. Одной угрозы взорвать динамитом ворота тюрьмы было достаточно, для того чтобы взять «Кресты». Читать далее
Положение в Петрограде становится весьма серьезным; военный мятеж немногими оставшимися верными долгу частями погасить пока не удается, напротив того, многие части постепенно присоединяются к мятежникам. Начались пожары, бороться с коими нет средств. Необходимо спешное прибытие действительно надежных частей, притом в достаточном количестве, для одновременных действий в различных частях города.
В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Был недолго у доклада. Днем сделал прогулку по шоссе на Оршу. Погода стояла солнечная. После обеда решил ехать в Царское Село поскорее.
Почва действительно качается у нас под ногами. Тюрьмы открыты, и все беглецы из острогов становятся во главе движения. Мало-помалу полки переходят на сторону наших врагов, и в Царском Селе рассказывают, что первый стрелковый полк, расквартированный в этом городе, ушел, чтобы присоединиться к мятежникам.