Когда, соломинка, не спишь в огромной спальне
И ждешь, бессонная, чтоб, важен и высок,
Спокойной тяжестью — что может быть печальней —
На веки чуткие спустился потолок,
Соломка звонкая, соломинка сухая,
Всю смерть ты выпила и сделалась нежней,
Сломалась милая соломка неживая,
Не Саломея, нет, соломинка скорей!
Мир представляется мне таким же, как и в молодости, то есть смесью мрака и тьмы, добра и зла. И нужна сила, чтобы пробираться сквозь это разнообразие к тому, что считаешь светом. У меня ее может не хватить, но у мира хватает.
Я помню все Ваши слова, все интонации, все движения, но мне мало, мало, мало, мне хочется еще. Я не очень верю в переселенье душ, но мне кажется, что в прежних своих переживаниях Вы всегда были похищаемой, Еленой Спартанской, Анжеликой из Неистового Роланда и т. д. Так мне хочется Вас увезти.
Вспомните, Вы мне обещали прислать Вашу карточку. Не знаю только, дождусь ли я ее, пожалуй, прежде удеру в город пересчитывать столбы на решетке Летнего сада.
МамаРоссийская императрица, жена Николая II и АлексейНаследник российского престола приехали в 11 часов к операции полковника Дзержинского. Вырезали (под новокаином) липомы на плечах. Алексей стоял все время в дверях. Писала, стелила койки, давала лекарства. Очень темно и скользко. Поедем все ко Всенощной.
Работать, вообще думать, располагать собой невозможно в Москве без грубых, обижающих людей приемов. Пока еще есть у меня остатки вежества, люди поступают со мной насильнически; вероятно, я скоро очень дойду, как и не раз доходил, до того аспекта в себе, который я в себе ненавижу и который мне — верьте же! — не присущ: Андрей Белый — Весь в скандалах поседелый... Читать далее
Я вернулся из путешествия в ЛазистанЛазистан — область на северо-востоке современной Турции, в пределах северных склонов Восточно-Понтийских гор., где я занимался раздачей зимней одежды мусульманам. Сейчас приехал сюда, чтобы закупить еще тканей и отослать их. Вскоре я вернусь в Тифлис. Я как можно скорее должен поехать в Петроград. До сих пор не уехал, так как одному из городов Европейской России грозит голод. Нет сахара, нет мяса, часто не бывает хлеба, а когда есть, то он кислый и черный. На Кавказе еду еще можно достать.
Если я возьму сборник стихов Анненского, и не сборник, а книгу, «Кипарисовый ларец», и просто перечислю перечень оглавления — не весь, конечно, это длинно, но хоть часть, — я достигну этим ощущения музыкальности души; он, поэт, достигает музыкального ясновидения в моей душе. Весь первый отдел книги распадается на группы по три песнопения, и каждые три называются именем Трилистника. Вот некоторые из них: Трилистник Сумеречный, Трилистник Соблазна, Трилистник Лунный, Трилистник Обреченности, Трилистник Огненный, Трилистник Проклятия, Трилистник Тоски, Трилистник Дождевой, Трилистник Замирания.
После концерта я проводил время так: дважды обедал у ВеринаПоэт Борис Башкиров., где совершенно необыкновенное внимание мне оказывал брат Владимир, заставлял играть ему «Похоронный марш» Шопена и не то в шутку, а то и серьёзно, предлагал женить на дочке самарской богачихи с состоянием в шестьдесят миллионов, не более и не менее. Был я у ОбуховаНиколай Обухов — русский композитор, теоретик музыки, изобретатель музыкальных инструментов и собственной системы нотации., который играл свои новые сочинения. Я говорил, что они имеют вертикальный интерес и никакого горизонтального, т.е. гармонии, скорее, аккорды интересны, но связи нет, мелодические линии наивны, а местами — о, ужас — пошло.
Я знала все ВолодиныПоэт-футурист стихи наизусть, а Ося совсем влип в них. С этого времени и начались так называемые «козявки». Козявками я называла значки, которыми Ося расписывал тетради. Из них выяснились потом звуковые повторы. Работал Ося с утра и до вечера. Я не понимаю, как он ухитрялся в крошечной квартирке среди непрерывного шума.
Превратилась в «уныльницу» — и очень скучаю вдвоем с собою. И стала очень ограниченною. Внешнего, реального как-то не замечаю. Замечу — забываю. Как сны: «Один другим, скользя, сменялся, и каждый был как тень, как тень...» Да, ведь это тоже о ДимеПублицист и критик Дмитрий Философов — третья часть семейного союза Гиппиус и Мережковского.. Читать далее
Могу сказать одно: если бы МалевичХудожник остался в Москве на два месяца, всю бы Москву мы перевернули бы. И сделали бы из ничего все: и ряд лекций, и журнал, и клуб, и театр. И нас бы узнала вся Москва, а за ней Петроград, потому что там тоже была бы выставка. С ним работать одно удовольствие. Мы схватываем мысли друг друга на лету. Надо сейчас пропагандировать его книжку, это я сумею. Затем заметку в журнале о лекции. Все это надо скорее сделать. Ну, ладно, только бы не убили Малевича и только бы перевести его в Москву.
Благодаря ненормальности поступления товаров из Франции и Англии, на рынке ощущается полный недостаток кружевного товара. По слухам, в Петроградских таможнях имеется много этого товара, но чтобы получить его, приходится преодолеть трудности, вызванные некоторыми неудобствами в его заграничной упаковке. Подвязочная резина имеется на рынке в весьма минимальных запасах, поступление ее, главным образом из Англии, крайне ничтожно и сопровождается большими трудностями и задержками. Запасы узкой резины на рынке более чем достаточны, спрос на нее почти отсутствует и цены против прошлого года упали до 50 процентов.
С чулочным товаром рынок принял нормальное положение. Бывшая одно время вакханалия теперь совершенно ликвидирована.
Изгнанники мира — Лев ТроцкийПредседатель Петроградского совета, один из лидеров русской революции 1905 года, осуждённый в России, осуждённый в Германии, бежавший в Париж, изгнанный из Франции, получивший отказ в Швейцарии, провезённый в Испанию и изгнанный из Испании, отправился в Гавану. Есть основания опасаться, что его могут доставить, пусть не прямо, в Россию. Самое подлое, что газеты социалистического большинства — парижская «L’Action Socialiste», — клевещут и порочат его имя.
В новом министерстве я прежде всего отправился к его ветерану, товарищу министра Нератову. Человек очень сдержанный и замкнутый, встретил меня вежливо, но с явным недоброжелательством. Я нисколько на это не претендую, считая это вполне естественным: ведь я, действительно, был «intrus», никогда не служивший по дипломатическому ведомству; таких министров, кажется, до тех пор никогда не было. Наконец, сам Нератов имел основание рассчитывать на это назначение. Я, напротив, чрезвычайно ценю, что он совершенно открыто выразил свое отношение, а именно, он сразу заявил, что ни в каком случае на своем посту не останется.