20 декабря 1917. Василий Розанов

Сергиев Посад, ул. Полевая, д. 1

Я встал. И вот весь в огне. И пишу. Это ужасное замерзание 3000 (трех тысяч) раненых солдат в Купеческой больнице, что на Солянке, в Москве… С воем, стоном, бормоча что-то, четыре или пять баб втащили огромного солдата в наш полутемный вагон, 11-го класса, и когда я расспросил, «что и как», оне сказали, что пришли к этому «сродственнику», но «зуб на зуб» у самих их не попадал ночью, так как (в декабре!!) колоссальная больница на три тысячи человек вовсе не отопляется, вовсе, вовсе… и больные, и раненые вовсе никем не посещаются, никакого призора там нет, и больница просто забыта и брошена.

«И видя, что и наш сердечный гибнет, мы его вынесли на руках, и вот везем его в деревеньку, близ Александровска, есть полустанок», и оне заботливо стали выспрашивать публику, «есть ли там носилки, потому что он очень мучится животом». «Как у него болят почки…» Сейчас поднялся шум по вагону: «Как же и чего же смотрят солдаты, у которых теперь вся власть, — и они только недавно, почти сейчас, победили, расстреляли юнкеров в Москве, и вся Москва — в их руках…» «И везде установлен у них порядок и дежурства ночью». «Дежурства» действительно установлены, и Нестеров, у которого я ночевал ночь, попрощавшись со мною рано вечером, поспешно лег спать, так как обязан был от 3-х часов ночи до 6-ти, выйдя на мороз, дежурить на дворе, Новинский бульвар, дом 101 князя Щербатова. Привожу адресы, чтобы не показаться неточным.

И вот, я лежу, думая, скорблю… Дочь с испуганным личиком подала полухолодный чай и кусочек черствого черного хлеба. «Мне, папочка, стало жалко, что ты не уснул. Выпей чаю». Я зажег огарок: но керосину — нет, огарок — последний; «с ним только напиться вечером чаю всем», и , потушив бережно огарок, я погрузился в темь декабрьских «6-ти часов», и стал думать… о Метерлинке и пьесе его, «Как мертвые воскресают», которую видел лет 6 назад в Суворинском театре, и тогда генер. Маслов и Плющик-Плющевский так издевались над «бессмысленным жанром» всех этих «декадентских тоскливых замираний» Метерлинка…

Это «как в той больнице», — подумал я. «Замерзающие на Солянке», — это умирающие у Метерлинка. Очень похоже. Да, я забыл сказать: у солдата больны были почки, при каковой болезни «нужен абсолютный покой». А его так шевелили, при переноске, и в деревню он ехал только умереть. «Но все-таки не на морозе в стенах неотопляемого дома». Пронесся в мысли плакат огненно-красного цвета, предшествовавший первому выступлению большевиков в Петрограде: «Вся власть Советам рабочих и солдатских депутатов». В сущности — вся «власть» одним социалистам. Что же такое «солдаты»: их учат, и они учатся.

Так быстро все распространилось. 11 000 000 штыков и на них повисла Россия. Она «повисла», как та забытая больница. Нестеров должен сторожить улицу. Ему 50 лет, и он умеет водить только кистью. Все рисовал «Св. Русь» и «Отрока Варфоломея»…

…потом литература. Как же «шла» она и как «пришла». Потому что уже Венгеров сказал при встрече с возвратившимися эмигрантами, что «не литература должна приветствовать торжество революции, а революция должна, наоборот, сказать спасибо литературе, которая все время, целых полвека и более, призывала — революцию».

Так все и думали, и эмигранты, и Венгеров, что «революцией все и кончится». «Все устроится к лучшему». Забыв, что «мы — Русь» и что у русских дела «затягиваются» и бывают «с переимочками».

Тень несозданных созданий
В громко-звучной тишине…

И высунулось — для меня, его друга, — такое всегда удивлявшее бледностью лицо Мережковского, и еще более бледное и какое-то страшное лицо Гиппиус.

«Вот кто пришел и кто победил…» О, не революция, не «народники». Даже не социалисты, лишь «воображающие о себе», что они все ведут и всех ведут. Все это — пустяки и разбилось вдребезги. Победил «в русском народе» тот, чьего даже имени он не знает, и победил — веще, громадно, колоссально человек маленького, почти крошечного роста, в черном «циммервальденском» фраке, почти иностранец… Который все пел странные песни, что ему «все зябнется», что он «никого не любит»… И вот настало это всемирное, планетное: «никого не люблю» и «везде зябко».

Потухнет солнце… О, Мережковский: это — ты в нем. Когда-нибудь вся «русская литература», — если она продолжится и сохранится, что очень сомнительно, — будет названа в заключительном своем периоде «Эпохою Мережковскою». И его мыслей, — что тоже важно: но главным образом, его действительно вещих и трагических ожиданий, предчувствий, намеков, а самое, самое главное — его «натурки», расхлябанной, сухой, ледящей, узенькой… Его — ломанья искреннего, его фальши непритворной, и всего, всего его…

Tout le Merezkowsky.

Будут сделаны бесчисленные портреты его, описаны мельчайшие привычки, подобраны все о нем наблюденьица… Потому что это так поразительно. «Что вы, больны чем-нибудь?» — «Нет, я не болен: но мною больна эпоха». В самом деле, «не будь в ней Мережковского», — эпоха явно «была бы здоровее».

И все кинулись к нему. Таинственно: Влад. Соловьев, именно во внешнем абрисе, уже имел что-то общее с ним. Тот же черный «иностранный» вид, сухость в кости и зябкость, и «все бы за границу», и — Брюсов, и — Андрей Белый. Апокалиптики, воистину апокалиптики. Со страшными предчувствиями «конца века» и «конца мира». Кто о нем говорил? «В конце роскошного XIX-гo века», с его естествознанием, социализмом и могучею техникою. И вдруг пришли худощавые люди и запели свои «ненужные песни». Ведь декадентству настоящее имя: «Не нужное». Просто: «Этого не нужно», и так озаглавится «decadence». Пока не выгнется громадная дуга во все пространство неба и все пространство целой истории: «Что теперь не надо — это и есть единственное, что теперь нужно, требуется, ожидается; что есть поистине всемирно, апокалипсично».

Господи: светопреставление.

Оно — и настало.

Так вот что значит: «ласточки не прилетевшие» и «мы поем так запоздавшую весну». У Мережковского это как-то лучше и звончее. Все говорили: «Что вы кувыркаетесь, декаденты», и — поете «гиль». Не понимая, не постигая, никто и нисколько не постигая, что в «кувырканьи» и «гили» и заключалось «цимес», «зерно и ядро» того, что всемирно наступает, близится, настает. Апокалипсис. Если «ничего не нужно» — то неужели же не апокалипсис? Но ведь серьезное-то, серьезнейшее из самого серьезного, заключается в том, что действительно наступила таинственная и страшная эпоха, как-то незаметно приблизившаяся, «тихими шагами» и даже — «без шороха», — когда… царю перестало быть нужно его царство и священнику его священство. Nota bene: и ростом, и всем, и какою-то безвыразительностью лица, «почти иностранного», явно — не русского, Николай II явно похож на Мережковского. И что это есть «царь-декадент» — в этом никто не сомневается или не усомнится, если мы только намекнем. Все — кстати. Все события — сливаются. Царь так же «не умел править», как «декаденты», будучи «писателями» — таинственным и страшным образом «разучились писать», «писали бяку». Эти «показатели времен» воистину апокалипсичны и зловещи. «Что-то показалось в воздухе и вдруг стало темно». — «Что, не затмение ли?» — «Затмения нет, календарь — не показывает: но воздух вдруг из светлого сделался серым». Это и есть Апокалипсис.

«Цимес» и «ядро дела» заключается в наступлении в конце «роскошного века» того, что вдруг все люди, лица, сословия, классы, профессии как-то «охладели к делу своему», рабочие — к работе, солдаты — к войне, родители — к детям («Отцы и дети» — характерное в заглавии и содержании произведение), дети — к церковной службе, мужья — к женам и обратно, и, наконец, что совершенно поразительно и «с начала времен не слыхано», знатные вдруг стали безразличны к знатности и богатые к богатству (богачи-социалисты). Таким образом, как-то странно ослабились все связи планеты, и «продолжение всемирной истории» сделалось невозможно и «как-то незачем». «Куда ты идешь, всемирная история?» — «Я и не иду, а как-то бреду. Я — заблудилась». Это — апокалипсис. Конечно, — это апокалипсис.

«Ничего не нужно». Не грызет ли это в сердце каждого из нас? Увы, так. Так не конец ли это времен? Кто усомнится. История, конечно, кончается. Истории, конечно, не нужно.

Но разительно, но страшно, что это никогда не наступавшее настроение овладело человечеством «в конце христианских времен», в конце — этого не нужно скрывать, да этого и нельзя скрыть от себя — в конце христианства. Это до того ужасно и «как-то фальшиво» — что «религия любви» вдруг оказалась совершенно без любви. Утратились естественнейшие связи, всегдашние, всемирные. «Царь не хочет управлять», «богатый не хочет быть богатым» и «знатный хотел бы быть незнатным». Но разве… не Он сказал?

— Блаженны нищие…

Так что же Он сказал?

Разрушение мира.

А мы думали: «воскресение», «спасение»…

И вот «мир разрушается».

Апокалипсическое: «Назад»…

Рев Апокалипсиса. «Назад!! к Древу жизни». «К водам жизни»…

Не договорил, не досказал. Что Христос, не отменяя вещей мира, состояния их и бытия, снял таинственным образом и через магию обаятельных слов — прекрасные покровы с них. Брака он не отменил как «данного Богом еще в раю» и по совершенно точному заповеданию Божию, коему противиться значило бы возмутиться и отложиться, восстать на Бога: но он его лишь дозволил, пассивно, а не активно, и исключив из него влюбление, любование, нежность и грацию. «Любит или не любит муж жену» и «любит или не любит жена мужа» — «живите». Это «состояние», а не радость, поставленные или, вернее, оставленные столпы мира, которые «сами собою» распадаются и сгниют как ничем не связанные. И «домы» повалил: «Кто любит дом свой более, нежели Меня — несть Меня достоин». Все «Меня» и обо «Мне»… Страшно, странно. «И кто любит жену или отца, или мать более Меня» — тоже и от того отречение Себя… все «Себя»… Странно, страшно… «Не любите мира, ни того, что в мире»… Все это «похоть житейская»… Та милая похоть, человеческая и земная, ради которой и живет человек, и радуется. Я люблю нумизматику, конечно, ради того, что любуюсь монетами. Если не любоваться — и не занимался бы: как же иначе? Но я — любуюсь, поистине любуюсь, восторженно любуюсь. Христос, не вынимая бытия вещей, как их Бог создал, и жену, и «дом», и нумизматику, таинственным образом и на самом деле… страшно сказать… осквернил вещи, вложив в них всех скверну «долготерпению», воистину долготерпения Иисусова, — на место былой их прелести, уж скажем грубо и прямо — на место языческой прелести. «Прекрасны солнце и луна, и все». Вот об этом-то всем и прошептал Христос: «А Мое слово — еще прекраснее». Да оно и прекрасно, даже именно прекраснее «вещей мира сего». Слов — нельзя забыть. Они — незабвенны. И прекрасна мысль о браке: «Не выгонять из дома жену, даже если и не любишь ее». Защита женщины, защита сироты; защита могущей только быть обиженною. Люди не заметили, что это «новое правило о жене» на самом деле разрушает каждый дом, всякую семью. Т. е. что в общем-то и мировом, космическом смысле, — это есть потрясение и изничтожение быта и бытия народов. «Так сострадательно к Марии», но так безжалостно к «женскому полу», который с сих самых пор перестанут брать в жены, потому что как же и для чего жить с прокислой женой, ворчуньей, несносной и сплетницей, которая вдобавок даже колотит мужа. Таким образом, Христос насадил отвратительный брак и отвратительный тип брака. «Но слово сострадания к Марии или Лукерье, этой страдалице — так прекрасно». Замечательно, что уже предвидя «после такой своей заповеди», что люди перестанут жениться, перестанут заводить «свои домы», Христос сейчас же построяет и идею монастыря, давая заповедание «о скопчестве Царства ради Небесного». И — так незаметно, под видом только «бывает». «Бывают скопцы» от того и от того: но высшие из них есть «Царства ради Небесного». Семья — разрушена, монастырь — готов. Так — в богатстве, в войне, в славе, в чести он вынул мотивы всего этого, «героическое» и «славное», как бы оставив «на месте Цезаря» — только «Наполеона III»… Это и есть таинственное декадентство мира, которое совершилось и… к ХХ веку и завершилось. Получилось уродство всех вещей, при котором их нельзя любить. Нельзя «по-язычески любить», вот «как следует», и «Бог дал сердце»… Нельзя их уважать серьезно, и стало так, что даже стыдно, неловко уважать. «Ну, как уважать такую семью?» Отец с нежностью не поговорит с сыном: «Ну, как же уважать такого отца?» («Отцы и дети»). Дочь свою отец старается только «спихнуть с рук» («никто вообще в стране не женится»): как же она станет такого отца любить. Она холодна к нему, оскорблена, даже жестока — и «пошла на курсы». Естественная дорога. Страшным образом везде, во всех направлениях, проложились отвратительные, безлюбовные дороги; и путаница таких гнусных дорог образовала «в конце времен» «современную цивилизацию».

Что же сталось с миром? Гнусен. Благородная душа человеческая… о, какая она благородная, воистину лучше Христовой… Возгнушалась миром, по Его же ожиданию («не любите мира» , «все это похоть житейская») и возненавидела его сплошным ненавидением… Вот характерное выражение типично декадентской революции, именно — нашей, именно - пьяной, именно как отвращения и odium к миру. Смотрите фазы: Гоголь, хохот над всею жизнью. Черт, ведьмы, Вий. Как все связано, какой все уже — в Гоголе «Апокалипсис». «Надо исправить все разумно и научно»: позитивизм, матерьялизм. Тут врывается политическая экономия — не в положительном направлении увеличить «гобзовитое богатство» (Посошков), накопить, разбогатеть: а напротив — разорить, растащить, поднять класс на класс, сословие на сословие, отнять. Это — социализм. Социализм есть декадентство политической экономии, — тоже «неуменье считать и сосчитать», неуменье «накопить» и даже «полюбить богатство», как там у поэтов и прозаиков совершилось извращение в их стихии слова. Отчего социализм таинственно и слился с декадентством, социалисты и декаденты так явно дружелюбны и — «вместе». — «Не люби богатства» (Христос), — «Не люблю богатства» (социалист); ибо «легче верблюду пройти в игольные уши, чем богатому в Царство Небесное» (Христос}, — «потому что богатый есть буржуа». Это — ответы и вопросы, так гармонирующие, что усомниться в связи — нельзя. И то, что социализм так безбожен… Но я не хочу договаривать . Рай же — истинный наш Бог усадил богатством и золотом, и всяким цветением каменьев, — как золотом и каменьями — против христианства — усаждает Апокалипсис и «Новый Иерусалим», куда всех призывает. Богатство — прекрасно, о — прекрасно! Эта радость человечеству— мила, как и жены — также милы. «Все — другое !» — «Назад!» Рев, зов и первого Эдема, и — второго (Апокалипсис). «Новые звезды, новое небо»… «Новое Солнце», — не Христово. Увы, уже не Христово и христианское…

Прекрасная душа человеческая, я говорю, возненавидела эту «блудницу-цивилизацию», усаженную отвратительностями. Но что же она сделать могла, эта бедная и несчастная душа, со словами ей: «Не люби». Древние сравнивали душу с мотыльком: через «не люби» и «все есть похоть житейская» Христос таинственно как бы перетер самые крылышки этой душе, — перетер взлет к вещам, милым вещам… Нет «милого», куда же «полетишь»?… К «немилой жене», «немилому дому с грубыми родителями»… и к этому «немилому богатству». Бедная душа — уже не мотылек, а тельце ее без крылышек, одно туловище. Туловище и головка … Но — с рогом: и вот эта несчастная, изуродованная душа — она пронзает «блудницу» и разрывает ее «роскошное платье» (XIX век) — тою самою «безлюбовностью» и ненавистью, какою Христос ее наделил к миру. «Рог» — «не любите»… Жесткое, суровое. То самое, что внушив «не любите» как бы Христос отошел от истории, «в конце времен» так явно это самое «не любите» — раздирает полотнище христианской истории… И в словах — «будут войны, и голод, и мор»… так предсказано это Христом. «И мор, и болезни, и потопления»… И — «кусания языков»… Предсказано в беседе с учениками… И то же, это же повторяет Апокалипсис… но с каким разъяснением мотивов и образов. Как бы говоря, гремя, вопия:

— Ты же сказал: «Не любите!» И кто же Виновник, если они «не любя» поднимают войны, мятежи, кидаются один на другого… И жалят, как скорпионы, друг друга… И наполняют воды кровью.

— Ты высказал мотив: «похоть очей»: и они раздирают все, что «соблазняло глаз их», — по Твоему другому слову. Разоряют золото, ткани, богатства, красоту, храмы, дворцы… — И «убивают друг друга», но не Ты ли, не Ты ли сказал: «Не любите даже отца и матери, и сестер, и братьев, ни даже самых жилищ своих, где выросли и воспитались…»

— Не нужно родины и отечества… Да как-то и странно любить, где нет «Престолов» и «Царей», Соломонов и величия, Давидов и игры на арфе, а какие-то эполеты да погоны, да «Ваше благородие».

И несчастная душа, бескрылая, — раздирает все именно бескрылым отвратительным раздиранием. Где нет ни полета, ни воображения, где видно одно отвращение, отталкивание от всего. И неужели опять это не Русь? —

И неужели опять это не Апокалипсис?

, и еще

Мне нравится

2 Комментировать

Трудовая копейка

Петроград

Комитет борьбы с погромами при Петроградском Совете рабочих и крестьянских депутатов издал обязательное постановление. В Петрограде объявлено осадное положение. Всякие собрания, митинги и сборища на улицах и площадях воспрещаются.

Попытки разгромов винных погребов, складов, заводов и прочего будут прекращаться пулеметным огнем без предупреждения. Виновные в раздаче или продаже спиртных напитков будут немедленно арестованы как наиболее вредные враги народа и будут подвергнуты самым тяжким наказаниям.

#Сухой закон

Петроград, Кронверкский пр-т, 23

«Пролетариат — творец новой культуры», — в этих словах заключена прекрасная мечта о торжестве справедливости, разума, красоты, мечта о победе человека над зверем и скотом; в борьбе за осуществление этой мечты погибли тысячи людей всех классов. Пролетариат — у власти, ныне он получил возможность свободного творчества. Уместно и своевременно спросить — в чем же выражается это творчество? Декреты «правительства народных комиссаров» — газетные фельетоны, не более того. Это — литература, которую пишут «на воде вилами», и хотя в этих декретах есть ценные идеи, — современная действительность не дает условий для реализации этих идей. Читать далее

Что же нового дает революция, как изменяет она звериный русский быт, много ли света вносит она во тьму народной жизни?

За время революции насчитывается уже до 10 тысяч «самосудов». Вот как судит демократия своих грешников: около Александровского рынка поймали вора, толпа немедленно избила его и устроила голосование: какой смертью казнить вора: утопить или застрелить? Решили утопить и бросили человека в ледяную воду. Но он кое-как выплыл и вылез на берег, тогда один из толпы подошел к нему и застрелил его.

Средние века нашей истории были эпохой отвратительной жестокости, но и тогда, если преступник, приговоренный судом к смертной казни, срывался с виселицы — его оставляли жить.

Как влияют самосуды на подрастающее поколение? Солдаты ведут топить в Мойке до полусмерти избитого вора, он весь облит кровью, его лицо совершенно разбито, один глаз вытек. Его сопровождает толпа детей; потом некоторые из них возвращаются с Мойки и, подпрыгивая на одной ноге, весело кричат:

— Потопили, утопили!

Это — наши дети, будущие строители жизни. Дешева будет жизнь человека в их оценке, а ведь человек — не надо забывать об этом! — самое прекрасное и ценное создание природы, самое лучшее, что есть во вселенной. Война оценила человека дешевле маленького куска свинца, этой оценкой справедливо возмущались, упрекая за нее «империалистов» — кого же упрекнем теперь — за ежедневное, зверское избиение людей?

#Новый порядок

, и еще

35 Мне нравится

29 Комментировать

Петроград

Председатель Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем

, и еще

25 Мне нравится

74 Комментировать

Петроград

Не могу понять: неужели я действительно в глубине души за самосуды. (Хотя бы на секунду, хотя бы по частному случаю.)

Совет Народных Комиссаров

Петроград, Смольный

Доклад ДзержинскогоРеволюционер, член ЦК РСДРП с 1907 года об организации и составе комиссии по борьбе с саботажем. Назвать комиссию Всероссийской чрезвычайной комиссией при Совете Народных Комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем и утвердить ее. Задачи комиссии: Читать далее

, и еще

13 Мне нравится

30 Комментировать

Петроград, 1-я линия Васильевского острова, 38

За дни, что я не бывал в Зимнем, я нахожу некоторую перемену. Мандельбаум предупредил БрикаТеоретик литературы, издатель, один из организаторов Общества по изучению поэтического языка об их решении «все представлять сначала на усмотрение Александру Бенуа». Меня такое «изъявление доверия» так поразило, что я не нашелся дать сразу соответствующий отпор и только мягко пожурил Мандельбаума. Я вовсе не хочу, чтоб во мне видели какое-то подобие диктатора. Завтра я вернусь к этому вопросу и более радикально потребую, чтоб моим именем так не козыряли! Ой, пора вовсе отойти… С другой стороны, какую-то фактическую пользу я все же приношу. Это меня и удерживает… Читать далее

#Война памятников

, и еще

20 Мне нравится

4 Комментировать

Петроград, Петропавловская крепость, Трубецкой бастион, камера № 70

Все однообразно; день проходит как предыдущий, и завтра будет то же, что вчера. Только газеты будоражат и вызывают чувство мучительного бессилия. Нет имени негодяям и лжецам, пишущим в «Правде». Даже свою неспособность справиться с пьяными погромами и неистребимую слабость толпы, разнузданной и развращенной безнаказанностью и бессудностью, они сваливают на контрреволюцию, корниловцев и калединцев. Подлые и жалкие лгунишки, без чести и смелости говорить «правду». Читать далее

, и еще

10 Мне нравится

35 Комментировать

Две новые оперетты!

«Священный крокодил» Мазуркевича на музыку Штейнберга и «И тому подобное» Северского на музыку Тони

Петроград

Театр Зброжек-Пашковской

Ялта

Сережа отправился с Палладой и, оказывается, прогулял с ней все два часа, разговор был о половой жизни вообще и в частности. Утром она гадала Сереже. Я верю ей, но не хочу верить относительно Сережиной жизни, хотя линии могут измениться. Завтра должны приехать большевики в Ялту. Я довольно спокойна, не верю. Барон меня проводил, были уже сумерки, навстречу, около церкви, мне навстречу бежал Сережа, взволнованный моим долгим отсутствием.

, и еще

5 Мне нравится

11 Комментировать

Москва

Утешительница

В глухую третью стражу мне
Дано под облаком наитий
К произрастанию событий
Прислушиваться в тишине. Читать далее

, и еще

10 Мне нравится

1 Комментировать

Раннее утро

Стокгольм, Швеция

Нобелевская премия мира за 1917 год присуждена швейцарскому Красному Кресту. Это присуждение мирной премии впервые за все время войны вызывает живейшие толки. Присуждение состоится в необычайно торжественной обстановке. Ожидается прибытие короля, оркестр Национального театра будет играть туш. Секретарь Нобелевского института Моэ прочтет доклад. Так как Нобелевская премия прошлого года осталась невыданной, то комитету придется решать вопрос о других премиях. О предстоящем присуждении премии носились разнообразные слухи. Так, называли Папу и шведского короля Густава как кандидатов в нобелевские лауреаты.

Москва, Газетный пер., 12, Московское вегетарианское общество

Зимой и весной положение с продовольствием будет отчаянное. Это страшное бедствие с особой силой обрушится на наше подрастающее поколение — детей, нуждающихся в лучшем питании: всевозможные суррогаты вызовут среди них истощение, массу заболеваний и продолжительное мучительное умирание. Для борьбы с наступившим голодом и посильной помощи страдающим детям образовался в Москве Всероссийский комитет общественной помощи детям из объединившихся организаций: О-во истинной свободы в память Л.Н. Толстого, Пироговская врачебно-продовольственная комиссия, Вегетарианское о-во, О-во охранения здоровья еврейского населения и др. Читать далее

#Нечего есть

, и еще

1 Мне нравится

10 Комментировать

вместе с Анатолий Железняков

Петроград, Смольный

Ко мне явился неизвестный матрос «с своим другом». Я сразу обратил на него внимание. Он был высокий, тонкий, стройный, с легкими движениями. Лицо его было открытое, одухотворенное. Черные красивые глаза пылали внутренним огнем. Открытый большой лоб красиво обрамлялся матросской шапочкой. Мы крепко пожали друг другу руки и он, приятно улыбаясь, сказал мне:

— Я к вам… Я анархист — Железняков… Но я вполне понимаю, что теперь не до анархии, надо доделывать вашу революцию, надо наводить революционный порядок в стране и я пришел сказать вам — и это же прошу передать Владимиру Ильичу, — что мы — я и матросы нашего корабля — несмотря на то, что мы анархисты, отдаем себя и все свои силы в распоряжение большевистского правительства, всецело признаем диктатуру пролетариата и будем честно бороться за нашу революцию, всецело подчиняясь распоряжениям правительства. Читать далее

#Анархия

, и еще

3 Мне нравится

21 Комментировать

Сальвадор Дали

Фигерас, Испания

Чтобы удивить товарищей, я придумал нападать на них по вечерам при выходе из коллежа. Жертвами становились дети слабее меня. Первое нападение я совершил на мальчика лет тринадцати, который как животное пожирал свой хлеб и шоколад: кусок хлеба, кусок шоколада, кусок хлеба, кусок шоколада — и эта автоматичность с самого начала раздражала меня. Кроме того, он был некрасив, а его шоколад дурного качества. Я возненавидел его. Делая вид, что поглощен чтением книги князя КропоткинаКнязь, географ, теоретик анархизма (я никогда не читал этой книги. Но мне казалось, что портрет князя на обложке и даже название книги, «Порабощение хлеба», страшно разрушительны, и делают меня интересным для людей, которых я встречаю на улицах). Читать далее

, и еще

8 Мне нравится

25 Комментировать

Москва

Ты же, чей разум стекал,
Как седой водопад,
На пастушеский быт первой древности,
Кого числам внимал очарованный гад
И послушно плясал,
И покорно скакал
В кольцах ревности, Читать далее

, и еще

10 Мне нравится

1 Комментировать