Убийственно действуют капризы электричества в эту темнейшую пору года. Сегодня электричество зажглось в 4 ч., но погасло в семь с половиной, снова зажглось в восемь с четвертью и уже совсем погасло в 10 ч. Я вижу в этом обещание гораздо более серьезных бед. Газеты не вышли, и поэтому, несмотря на темноту и адский холод в квартире, настроение довольно праздничное. Авось за эти три дня, что мы не будем их читать, назреет на свете нечто более отрадное.
Рождество. Холодно. Ясно. Конец месяца проходит в переписывании «Семеро их» и одной захватившей меня идеи: Лина Коллини бросила, что надо ей из России уезжать в Америку, — да и мне нечего сидеть в России. Эта крошечная искра, казалось, уплыла в застывшей болтовне, но на самом деле то, что казалось мне болтовней, оказалось горючим веществом и вмиг запылал пожар. Ехать в Америку! Конечно! Здесь — закисание, там — жизнь ключом, здесь — резня и дичь, там — культурная жизнь, здесь — жалкие концерты в Кисловодске, там — Нью-Йорк, Чикаго. Колебаний нет. Весной я еду.
На рождество мы с Ильичем и Марией ИльиничнойРеволюционерка, большевик поехали в Финляндию. Тов. Косюра устроила нас в какой-то финский дом отдыха. Финская специфическая белая какая-то чистота, занавески на окнах напоминали Ильичу его гельсингфорсское конспиративное житье в Финляндии в период 1907 и в 1917 гг. перед Октябрем, когда он писал там книгу «Государство и революция». Отдых как-то не выходил, Ильич даже говорил иногда вполголоса, как в прежние времена, когда приходилось скрываться, и хоть гуляли мы каждый день, но без настоящего аппетита; думал Ильич о делах и все больше писал. Читать далее
Что магометанство сделало для арабов, то большевизм может сделать для русских. И как Али был низвержен политиками, которые поддержали пророка только после его успеха, так и подлинные коммунисты могут быть низвержены теми, кто только сейчас сплачивается вокруг большевиков. Читать далее
Рождество Христово, понедельник. Был у заутрени и обедни. Нынче после обедни молебна не служили. Погода холодная. Провели первой день праздника как будто в каком-то угнетение. К городе было пусто, как в Чистой понедельник. А нынче, действительно, не до веселья, как будто какая-то гроза нависла над всеми.
Нам угрожают, что если мы будем «продолжать полемику с правительственным органом „Правда“, то...» Да, мы будем продолжать полемику с правительством, которое губит рабочий класс; мы считаем эту полемику нашим долгом, — долгом честных граждан и независимых социалистов.
Утром мы выехали из Петрограда. Народный комиссариат иностранных дел отказался зарезервировать за нами билеты, но с помощью двух бутылок бренди оказалось гораздо легче общаться с чиновниками на местах, и нам выделили комфортабельный вагон. Большинство из представителей союзников и представители британской колонии приехали на вокзал попрощаться с послом, который, как настоящий английский джентльмен, с редким мужеством, энергией и целеустремленностью сражался в этой битве до конца.
У меня был рецидив болезни, и мой доктор настаивал на моем отъезде на родину, не ожидая открытия Учредительного собрания. Поэтому я решил выехать 7 января. Линдлей, который все время с момента своего назначения советником в 1915 году оказывал мне столь ценную помощь, останется здесь заведывать делами посольства. Однако в согласии с решением, принятым Парижской конференцией, — чтобы союзные правительства, отнюдь не прощая измены России, вступили в неофициальные сношения с петроградским правительством, Локкарт, развивший столь блестящую деятельность в Москве, будет сноситься с этим правительством в качестве нашего неофициального агента.
В день Рождества я с моей двоюродной сестрой шагали по глубоким снежным сугробам, которыми в эту зиму были завалены не расчищавшиеся улицы Петрограда. Сугробы эти на Выборгской Стороне, около тюрьмы, превращались в настоящие горные цепи. Большой зал одного из тюремных корпусов был битком набит заключенным. В первом ряду, под особым надзором, сидели женщины-убийцы, насколько помнится, в наручниках; дальше ютилась уголовная мелкота, все мои Нюши и Ксюты. Читать далее
Павлу Антокольскому — поэту прекрасного Пафоса — Марина Цветаева. Москва, Рождество.
Не знаю, что дарю — ибо латыни не знаю! (на всякий случай).
Приток добровольцев из России был крайне незначительным, и не только не увеличивался, но сокращался благодаря препятствиям, которые чинили большевики. В самой Москве были устроены ловушки. Люди, переодетые офицерами, встречаясь с теми, в ком подозревали желание ехать в Добровольческую армию, завлекали к себе и потом арестовывали. По дороге ехавшие подвергались обыскам и задержанию. Только немногие, более ловкие и смелые, успевали проскочить через все препятствия. Тем важнее было организовать вербовку на местах. Читать далее
Только теперь дошли до нас слухи о севастопольских убийствах… Какое счастье, что Костенька уже в Феодосии. До нас уже давно не доходят никакие сведения — ни писем, ни газет. Я все это время думаю и живу только стихами. Получили ли Вы моего «Дмитрия-императора»? И письмо, где я пишу, почему не могу приехать теперь на праздники: как невозможно прервать работу, которая наконец наладилась. Посылаю Вам новое стихотворение о Стеньке Разине. Тема ультрасовременная. Мне хотелось Святой Руси противопоставить Русь грешную и окаянную. Читать далее
Blonde femme de trente ansФр. — «тридцатилетняя блондинка».. Я угощаю всех шеколадом и пряниками. Сережа пишет этюдик и всячески угождает мне. Мы сидим дома. Вечером полеты на аэроплане. Я рассказываю Римме из нашей жизни. Сережа начал вечером с меня этюд за гаданьем — подарок мне.