Ночью мы проснулись в ужасе — раздался орудийный выстрел, он прогрохотал раскатистым эхом над нами. Было три часа ночи. До утра мы полудремали, прислушиваясь. У меня сердце так и прыгало. К утру заснули. Как только встали, Сережа отправился в город, узнавать, в чем дело. Оказывается, произошел погром ювелирных, часовых магазинов, преимущественно еврейских, говорят, что это матросы. Несколько транспортов и катеров стоят в порту — жутко. Выстрелом разрушена столовая в пансионе на Дарсановской. Говорят много ужасов. Что-то будет! Как мы будем чувствовать себя ночью? Тревожно и жутко. Сблизились с соседями. Вся Ялта встревожена. Завтра ожидается татарский эскадрон. Как бы не было чего между русскими матросами и татарами. Господи, Господи, спаси нас.
В романах Льва Толстого бомба, упавши, прежде чем взорваться, всегда долго крутится на месте — и перед героем, как во сне, проходят не секунды, а месяцы, годы, жизнь. Бомба революции упала в феврале 1917 года, но она еще долго крутилась, еще долгие месяцы после этого все жили как во сне, в ожидании самого взрыва. Когда дым этого страшного взрыва наконец рассеялся, все оказалось перевернутым — история, литература, люди, славы.
Латышские стрелки
Сегодня в Петроград прибыли первые эшелоны латышских стрелков с фронта. За ними следуют еще эшелоны. Это та сила, на которую, как передают, большевики намерены опереться в случае конфликта с Учредительным собранием и необходимости его разгрома.
Газета «День» превратилась в «Ночь» — после первого закрытия; в «Темную Ночь» — после второго; вышла «Полночь» — после третьего. После четвертого — «В глухую ночь», а потом совсем захлопнули. Сегодня вышла Однодневная газета — писателей, а днем был митинг. Протест против удушения печати. Говорили многие: Дейч, Пешехонов, МережковскийПоэт, драматург, литературный критик, один из основателей символизма, Сологуб…Поэт ГорькийПисатель, издатель не приехал, сославшись на болезнь. А на подъезде мы его встретили идущим к Манухину — угрюмого, враждебного, черного, но здорового. Не преминули попрекнуть. Но, я думаю, он боится. Боится как-то внутренно и внешне…
В первый же день после воцарения новой власти, ЛенинЛидер партии большевиков необычайно наивно в своем приказе об удушении печати заявил, что свободное слово опаснее для него кинжала, яда, террористических бомб. Ленин прав: кинжал может промахнуться, свободное слово неотразимо. Однако, несмотря на все преследования, русская печать в эти тяжелые дни оказалась достойней своих великих предшественников; не социалистическим и не буржуазным, а просто свободным и достойным словом борется она с своими поработителями. В самодержавии Романовых и самодержавии Ленина одна и та же сущность — равенство социальное без политической свободы. Читать далее
Идеи не поддаются на штыки
Пути истории, как прежде, очень скользки,
И как судьбу страны не проклинай, —
Что из того, что он сидит в Тобольске! —
Он царствует, безликий Николай!
И вот опять, как и во время оно,
Как в мантию царей, одет во тьму,
Над словом он поставил фараона,
Наполнил несогласными тюрьму.
Читать далее
Теперь уже можно смело сказать, что после пережитых волнений Москва вернулась к театру. Потекла широкой волной, несмотря на отсутствие ночного трамвая, и жизнь, которую теперь чувствуешь на некоторых столичных улицах. В Большом, Малом и Художественном — сборы переполненные, а по утрам у предварительных касс — хвосты. Хорошо работают и остальные театры — Корш, Театр рабочих депутатов. Слабее в опереттах типа миниатюр. Но и тут сборы с каждым днем все улулучшаются. Театр «тянет» сейчас больше, чем когда-либо. Ибо только в театре хоть на короткий срок отрешишься от современного кошмара. От всего того ужаса, о котором каждый день сообщают газетные страницы. Искусство дает забвение, примиряет и успокаивает.
Мрачное впечатление на меня произвело то, что на ролях Потемкина, а то и Зубова при царице-ЛуначарскомБольшевик я увидел… МаяковскогоПоэт-футурист и БрикаТеоретик литературы, издатель, один из организаторов Общества по изучению поэтического языка! Оба уже в штатском. Второй корчит ужимки, типичные для уверенного в своей силе фаворита. Они только промелькнули, направляясь к другому (тоже царскому) автомобилю. Если дело принимает такой оборот и эти господа (один из них настоящий скоморох, да и другой не многим выше), если они вместе с Ясинским станут вершить судьбами русского искусства, то дело совсем дрянь, и мне необходимо подумать о скорейшем и полнейшем отстранении. Легкомыслие Луначарского вполне допускает такую возможность.
Новые слухи о социализации домов, сообщаемые в «Русском слове» в нелепой форме. Если так, то большевики задались целью всех интеллигентов, всех хоть что-либо имеющих, раздражить против себя. Быть может, тем скорее наступит развязка.
Я точно кожи не имею. Только выйду из своей берлоги к людям — будто мне сыпят соль на обнаженное мясо.
Утренний гимн в солнечных лучах. Выборы в Учредительное собрание. (Венера-Юпитер-Сириус-Луна). К концу месяца настроение в Кисловодске стало тревожно, ибо большевики разошлись против Дона и казаков, этих энергичных врагов большевизма. Говорят, со всех сторон на них двинулся красногвардейский корпус с тяжелой артиллерией, и если эта плотина не удержится, то смутная волна захлестнет и наш родной Кисловодск.
Мнения относительно силы большевиков настолько расходятся, что очень трудно предсказать ближайшее будущее. Тогда как пессимисты предсказывают резню и убийство, оптимисты уверяют, что царствование большевиков приходит к концу, что они не осмелятся распустить Учредительное собрание, если последнее выскажется против них, и что если только мы продержимся до открытия этого Собрания, то положение изменится в нашу пользу. Я скорее склонен сомневаться в этом, так как много большевиков выбрано в провинции, а так как они представляют собою единственную партию, имеющую за собою реальную силу, то они, вероятно, сохранят за собою власть еще в течение некоторого времени.
Направился к Каледину, с которым меня связывали давнишнее знакомство и совместная боевая служба. В атаманском дворце пустынно и тихо. Каледин сидел в своем огромном кабинете один, как будто придавленный неизбежным горем, осунувшийся, с бесконечно усталыми глазами. Не узнал. Обрадовался. Очертил мне кратко обстановку. Власти нет, силы нет, казачество заболело, как и вся Россия. Крыленкосоветский военачальник направляет на Дон карательные экспедиции с фронта. Черноморский флот прислал ультимативное требование «признать власть за Советами рабочих и солдатских депутатов». В Макеевском районе объявлена «Донецкая социалистическая республика». Вчера к Таганрогу подошел миноносец, несколько траллеров с большим отрядом матросов; траллеры прошли гирло Дона и вошли в ростовский порт. Военно-революционный комитет Ростова выпустил воззвание, призывая начать открытую борьбу против «контрреволюционного казачества». А Донцы бороться не хотят.
Мы живем в критическое время. Сегодня решилось все. Я вижу бесконечную войну, и стремительно «краснеющую» Европу — или же прямо Революцию. Я уверен, что правительства слишком слабы, слишком трусливы, чтобы положить этого конец. И я предвижу, что Европа, которая сейчас тонет в крови, завтра заполыхает!
Дома с мамой огненно и тяжко. Взрывы на каждом шагу. Особенно теперь — я не могу не писать, а когда пишу, сам становлюсь раздражителен…